В приговоре верховного уголовного суда по делу Ка­ракозова говорилось: «Роман этого преступника то есть Чернышевского. — А. С. «Что делать?» имел на мно­гих подсудимых самое гибельное влияние, возбудив в них нелепые противообщественные идеи».

Одним из ярчайших свидетельств глубокого благо­творного революционизирующего воздействия романа является признание Георгия Димитрова: «Роман «Что - делать?» еще 35 лет назад оказал па меня, лично... не­обычайно глубокое, неотразимое влияние. И должен ска­зать, ни раньше, ни после не было ни одного литератур­ного произведения, которое так сильно повлияло-бы на мое революционное воспитание, как роман Чернышев­ского... И для меня нет никакого сомнения, что именно это благотворное влияние в моей юности очень помогло моему воспитанию как пролетарского революционера и находило свое выражение в дальнейшем в моей револю­ционной борьбе в Болгарии, на лейпцигском процессе».

Пока заканчивалась работа над романом «Что де­лать?» и пока печатались его первые части, Чернышев­ский не мог не заметить, что трудности в проведении его идей в печать еще более увеличились. По ходу след­ствия, по характеру допросов и предъявленных обвинений Чернышевский убедился, с какою тщательной при­дирчивостью агенты власти стремились проникнуть в его затаенный образ мыслей. Чернышевскому инкриминиро­вались все прежние легальные подцензурные статьи. Стараниями М. Касторского и В. Костомарова вскры­вался революционный смысл его философской, экономи­ческой и политической теории. За всеми оговорками, на­меками, иносказаниями, недоговоренностями и умолча­ниями, путем каких до сих пор Чернышевскому удава­лось проводить в печать революционные идеи, теперь жадно стремились открыть доказательства его «преступ­ного» образа мыслей.

Кроме того, Чернышевскому, безусловно, скоро стал известен шум, поднявшийся вокруг печатавшегося рома­на «Что делать?», и ои должен был учесть возросшую подозрительность цензуры.

Та постановка широких проблем общественного пе­реустройства, какая допускалась в романе «Что де­лать?», теперь Чернышевскому должна была представ­ляться уже невозможной.