Беседу сладкую друзей.

Промчалось много, много дней

С тех пор, как юная Татьяна

И с ней Онегин в смутном сне

Явился впервые мне —

И даль свободного романа

Я сквозь магический кристал

Еще не ясно различал.

Эта изменяемость замысла происходит не только в процессе развития произведения, но и в процессе работы над текстом. Иной раз то, что мы считаем заданием (безразлично художе­ственным или иным), является лишь в результате работы пи­сателя. Гончаров писал:

„Художник мыслит образами,— сказал Белинский, — и мы видим это на каждом шагу, во всех даровитых романистах. Но как он мыслит — вот давнишний, мудреный, спорный вопрос! Одни говорят—сознательно, другие —бессознательно. Я думаю, и так, и этак: смотря по тому, что преобладает в художнике, ум или фантазия и так-называемое сердце? Он работает со­знательно, если ум его тонок, наблюдателен и превозмогает фантазию и сердце. Тогда идея нередко высказывается по­мимо образа. И если талант не силен, она заслоняет образ и является тенденциею... При избытке фантазии и при—отно­сительно меньшем против таланта —уме, образ поглощает в себе значение, идею; картина говорит за себя, и художник часто сам увидит смысл — с помощью тонкого критического истолкователя, какими, например, были Белинский и Добро­любов... Мне, например, прежде всего бросался в глаза лени­вый образ Обломова — в себе и других — и всё ярче и ярче выступал передо мною. Конечно, я инстинктивно чувствовал, что в эту фигуру вбиваются мало-по-малу элементарные свой­ства русского человека — и пока этого инстинкта довольно было, чтобы образ был верен характеру. Если б мне тогда сказали всё, что Добролюбов и другие и наконец я сам потом нашли в нем, — я бы поверил, а поверив, стал бы умышленно усиливать ту или другую черту — и, конечно, испортил бы. Вышла бы тенденциозная фигура! Хорошо, что я не ведал, что творю!" („Лучше поздно, чем никогда").

Эта цитата отчасти предопределяет отношение и к другому положению, скрытому в словах Н. К. Пиксанова. Дело в том, что внутренняя целеустремленность (телеология) художествен­ного приема далеко не то, что личное намерение автора. Целесообразность написанного не укладывается в рамки инди­видуально-психологического анализа намерений писателей. Все писатели хорошо знают, что не всегда выходит то, что заду­мано. Писателя от неписателя отличает вовсе не способность „задаться", а способность воплотить задание, его выразить. Поэтому вовсе не намерение автора и вовсе не тот путь, которым автор дошел до создания произведения, дают ему смысл. Здесь так-же не важна индивидуальная психология автора, как и индивидуальная психология случайного чита­теля. Важно произведение как оно вышло, и его внутренняя целеустремленность познается в анализе того, что внушает это произведение идеальному читателю, т. е. обладающему всем, что необходимо для полного его понимания. Произведе­ние создает не один человек, а эпоха, подобно тому, как не один человек, а эпоха творит исторические факты. Автор во многих отношениях является только орудием. В своем произ­ведении он часто берет уже готовый материал, данный ему литературной традицией, и неизменно вдвигает его в свое произведение, и лишь вокруг него творит свое, индивидуаль­ное, т. е. характерное для него, как для некоторой художе­ственной личности. Внутренняя телеология такого перенесен­ного приема иной раз определяется совершенно помимо наме­рения автора.

Новости из мира балета и исскуства на сайте /.go.php?url=http%3A%2F%2Fwww.balet-v-teatre.ru, блог ведёт Донаева Елена.