Отличие Чехова от Толстого, пишет Скафтымов, состоит '«в призыве к культуре, в ее самом широком содержании». В «Палате № б» «присутствует осуждение не только безнравственности как это было бы у Толстого, но и всей темноты, умственного невежества, духовной тупости и рабской жизни подавляющей массы на­селения, где немногие люди с духовными запросами гибнут в оди­ноком бессилии». Но «признание нравственного фактора в жизни человечества», «суд над жизнью... во имя моральной правды» объединяют великих писателей, доказывает А. П. Скафтымов.

В «Моей жизни» «принципы нравственного порядка» сталкива­ются с противоположной точкой зрения, согласно которой «счастье будущего только в знании». Поэтому «впереди всего должна находиться наука». Нравственная сторона в представлении о безгра­ничном прогрессе цивилизации здесь исключается, как «маловаж­ная и не соответствующая высокому предназначению человеческо­го гения»...

Чехов подает свой голос в этом споре — «средствами художе­ственной картины нравственного зла, убивающего жизнь людей». А ученый с высокой мерой научной объективности раскрывает нам смысл глубокого и непростого чеховского ответа. Далеко не акаде­мическим интересом веет от этих страниц. Но искусственная «при­

Гонка» к наиболее дискуссионным и болезненно ощутимым совре­менным проблемам тут исключена заранее. Случайное совпадение? Тоже нет. Золотого запаса гуманистической содержательности в че­ховском творчестве хватило не на одну его эпоху. Но он не от­крывается, если к многозначному тексту подходят с априорным умозаключением, с заготовленным выводом. А. П. Скафтымов во­шел в этот мир свободно, без насилия и поэтому сумел развер­нуть его в будущее.

Говоря о чеховских работах А. П. Скафтымова, не минуешь того, как они написаны.

Видимо, каждый временной отрезок в истории нашего литера­туроведения будет иметь «свои слова», свои стилистические при­страстия. Однако А. П. Скафтымов на всем пути оставался как-то свободен от увлечения ими. Стиль его научного повествования— своеобычен, слегка «несовременен» по лексике, по самому строению фразы. В первый момент он может удивить своей непривычностью, но, вчитываясь, начинаешь ощущать его необычайную уместность, тонкое внутреннее созвучие литературному материалу — русской классике XIX века.