Внутренние причины могут быть разного порядка. Во-первых, самый творческий процесс не может считаться закончен­ным с отдачей рукописи в печать. Автор продолжает думать о своем произведении, отыскивает новые возможности и поль­зуется следующим изданием для внесения в него своих исправлений.

С другой стороны, очень часто автор начинает печатать свое большое произведение прежде, чем оно доведено им до окончательной обработки. Так бывает с произведениями, печатающимися по частям в периодической печати, напр. в журналах. Иной раз первые главы бывают рассчитаны на несколько иное построение конца, чем это оказывается на самом деле. В повторном издании автор принужден согласо­вывать начало своей работы с целым, как она явилась в ре­зультате творческого процесса или под влиянием условий появляется в печати. Таков случай „Бесов" Достоевского. В журнальной редакции предполагалось включение в состав романа главы „У Тихона", где происходит чтение признания Ставрогина в мучащем его преступлении. На те признания, которые заключены в этой главе, имеются намеки в преды­дущих главах. Глава эта была уже набрана, но, по свидетель­ству Страхова, ее „Катков не хотел печатать" (Катков — редак­тор журнала „Русский Вестник", где печатались „Бесы" в 1871 и 1872 годах). Достоевский был принужден в даль­нейших главах романа исключить указания на сцену у Тихона, а во втором издании (отдельное издание 1873 г.) исключил также длинный диалог о привидениях, посещавших Ставрогина (из третьей главы второй части), связанный с исключенной сценой.

С другой стороны, изменения в тексте уже напечатанного произведения очень часто вызываются художественной и идей­ной эволюцией автора. Изменение убеждений разного порядка приводит к исключению одних мест и замене их другими. Обыкновенно в соответствующих случаях получаются в тексте произведения своеобразные наслоения разнородного стиля. В частности, не обошлась без противоречий работа Достоев­ского над „Двойником", В финале повести, переделанной в издании 1866 г. совершенно наново, встречается такая фраза, приписанная доктору Крестьяну Ивановичу: „Ви получаит казенный квартир, с дровами, с лихт и с прислугой, чего ви недостоин". Между тем в остальной части повести Крестьян Иванович говорит на относительно правильном русском языке так он говорил на протяжении всей первой редакции „Двой­ника" 1846 года. Здесь, помимо простой небрежности, ска­зался усвоенный Достоевским в 60-х годах прием комического пользования немецким жаргоном. Ломаным русским языком в 1861 г. у него заговорил персонаж „Униженных и Оскор­бленных" (сцена в кондитерской в первой части романа): „Я вас спросит, зачом ви на мне так прилежно взирайт? Я ко двору известен, а ви неизвестен ко двору!" — кричит Адам Иванович Шульц, и в тон ему говорят Миллер и Кригер. В „Зимних Заметках" 1863 г. этот прием употреблен с нарушением всяких законов вероятия: кёльнский немец, думает на ломаном русском языке: „Ты видишь наш мост, жалкий русский, — ну так ты червь перед нашим мостом и перед всяки немецки человек, потому что у тебя нет такого моста" (гл. I). В „Крокодиле" 1805 г. немцы из Пассажа всё время говорят тем же жаргоном: „Нет, я ошень умна шеловек, а ви ошень глюп! Я заслужиль польковник, потому што показаль крокодиль, а в нем живой гоф-рат сидиль, а русский не может показаль крокодиль, а в нем живой гоф-рат сидиль! Я чрезвышайно умны шеловек и ошень хочу быль польковник" (гл. III). Наконец в 1866 г., к которому относится переработка „Двойника", печа­тается „Преступление и Наказание", где фигурирует Луиза Ивановна (часть вторая) и Амалья Ивановна (часть пятая), обе однообразно коверкающие русский язык. Очевидно, в 1866 году, под навязчивым влиянием прочно усвоенной манеры комического изображения немца ломаною русскою речью, Достоевский приписал и Крестьяну Ивановичу столь мало идущий ему жаргон.