Вообще же принцип внутренней телеологии, с которым надо оперировать очень осмотрительно и осторожно, отнюдь не является универсальной отмычкой для художественного анализа произведения, особенно если его низводят до инди­видуально-психологической интерпретации личного намерения автора. Важно не то, куда целит автор, а куда он попадает. Недаром Пушкин говорил про „Думы" Рылеева, что автор и целит и всё невпопад.

Все эти соображения заставляют отказаться от предлагае­мого построения творческой истории как „модификации исто­рической поэтики" (там же, стр. 104), как самостоятельной научной дисциплины, и отвести ей более скромное место среди вспомогательных методов обработки материала, резуль­татами которой и должна по мере надобности воспользо­ваться наука.

А раз за историей текста остается роль вспомогательной научной отрасли, то ее результатами могут пользоваться для самых различных целей. Напомню например, что популяри­зации идеи изучения черновых рукописей Пушкина много содействовала работа П. Е. Щеголева 1910 года об отношении Пушкина к Марии Раевской. Работа эта построена отчасти на анализе черновиков Пушкина, причем предпосылкой подобного анализа является то предположение, что автобиографические черты, проникавшие в его поэзию, Пушкин, по личным сообра­жениям, вытравлял в окончательном печатном тексте; но в первоначальных черновых набросках эти черты выражались гораздо точнее и определеннее. Так, путем анализа чернови­ков „посвящения" „Полтавы" П. Е. Щеголев устанавливал по некоторым деталям (напр. по наличию в черновике слов „Си­бири хладная пустыня";, кому адресовано это посвящение (в концепции Щеголева—Марии Раевской-Волконской). Моти­вируя свой метод, Щеголев пишет: „Посвящению «Полтавы» суждено остаться одним из таинственных «недоуменных мест в биографии Пушкина». Так пишет Лернер. Но зачем такая безнадежность и такой догматизм мнения? Надо искать воз­можности установить желанное имя, а для этого надо обра­титься прежде всего к изучению черновиков поэта. В пушки­новедении изучение чернового рукописного текста становится вопросом метода, и в сущности ни одно исследование, био­графическое и критическое, не может быть оправдано, если оно оставило без внимания соответствующие теме черновики. Можно утверждать, что ежели бы с самого начала была вы­полнена задача исчерпывающего изучения рукописей поэта, то история жизни и творчества Пушкина была бы свободна от массы догадок, предположений, рассуждений, а критики и биографы сохранили бы свою энергию и духовные свои силы, которые пошли на всевозможные измышления в области пушкиноведения" („Пушкин и его современники", вып. XIV, стр. 177—178).