В конечном идейном итоге, заключает исследователь, «Запис­ки» указывают выход к «живой жизни», а в творческой эволюции Достоевского открывают новый этап, когда «психологическая худо­жественная типология» его романа преобразуется «в типологию социально-идеологическую».

В статьях о Достоевском особенно ярко обнаружилась драго­ценная для литературоведа способность «идти с начала» в изуче­нии художественного текста, сбрасывая гипноз отвердевших схем, в которых живые противоречия литературного материала не раз­вернуты анализом, но смазаны неточностью приблизительных, «верх­них» формулировок. Он не конструирует «образ текста», как не­редко делается чаще — весьма угловато, но порою искусно и да­же блестяще. Призыв «читать честно» А. П. Скафтымов неуклон­но осуществлял всей своей практикой. Потому и испытываешь это, только но видимости простое, но очень ценное ощущение возвра­щенного тебе — на новом высшем уровне — непосредственного пе­реживания литературы, в очищении от смутной неоформленности, случайности и «немоты».

Замечателен в этих статьях сам строй исследовательского мыш­ления. Взгляд ученого находит в произведении прежде всего то глубоко жизнеспособное и значительное, что обеспечивает силу и длительность его нравственного воздействия на поколения читате­лей. А. П. Скафтымов одушевлен чувством живого бытия классики, сознанием непреходящей важности ее гуманистического содержа­ния, связующего эпохи. Оттого и эта бережность анализа, который —по его же определению— «абсолютно нe ранит нашего эстетического чувства».

В столь же широких идейно эстетических аспектах ставится в статьях А. П. Скафтымова проблема психологизма в творчест­ве Л. Толстого. Наиболее важная особенность его художественного метода усматривается в гениальном умении писателя изобразить «диалектику души» формула Чернышевского берется исходным пунктом анализа, в исключительной бытовой конкретности психо­логического рисунка.

Психологический рисунок Толстого, имевший «решающее значение и для других сторон литературного искусства» писателя, чет­ко соотнесен с итогами предшествующей мировой традиции Ста­тьи строятся как проблемный ряд, как последовательность уходя­щих вглубь вопросов, где за одним противоречием встает другое. Очерчиваются зримые, конкретно-наблюдаемые признаки толстов­ского психологизма: вытеснение «крупных описательных пятен» — «историей души», «неперестающим ходом бегущих настроений»; «неслыханная актуализация бытовых мелочей», «бытовая насыщен­ность психики», своеобразная «безгеройность». Следует вопрос о внутренней логике, окры той здесь, о том, что доказывается всем этим. Как сочетается представление о «переменности» че­ловека с настойчивым писательским поиском «постоянных» мо­ральных опор? «Чувство зависимости настроений от внешней действительности»— с «принципом автономной натуральности» Личности?