Что-то, граждане, воров нынче развелось. Кругом прут без разбора.Человекасейчас прямо не найти, у которого ничего не сперли.У меня вот тоже недавно чемоданчик унесли, не доезжая Жмеринки.И чего, например, с этим социальным бедствием делать? Руки, что ли,ворам отрывать?Вот, говорят, в Финляндии в прежнее время ворам руки отрезали.Проворуется, скажем, какой-нибудь ихний финский товарищ, сейчас ему чик, иходи,сукин сын, безруки.Зато и люди там пошли положительные. Там, говорят, квартиры можно дажене закрывать. А если, например, на улице гражданин бумажник обронит, так ибумажника не возьмут. А положат на видную тумбу, и пущай он лежит доскончания века... Вот дураки-то!Ну,деньги-то из бумажника, небось, возьмут. Это уж не может того быть,чтоб не взяли. Тут не только руки отрезай, тут головы начисто оттяпывай -- ито, пожалуй, не поможет. Ну, да деньги -- дело наживное. Бумажник остался, ито мерси.Вот у меня, не доезжая Жмеринки, чемоданчик свистнули, такдействительно начисто. Со всеми потрохами. Ручки от чемодана -- и той неоставили. Мочалка была в чемодане -- пятачок ей цена -- и мочалку. Ну, начто им, чертям, мочалка?! Бросят же, подлецы. Так нет. Так с мочалкой исперли.А главное, присаживается ко мне вечером в поезде какой-то гражданин.
-- Вы,-- говорит,-- будьте добры, осторожней тут ездите. Тут,--говорит,--воры очень отчаянные. Кидаются прямо на пассажиров.
-- Это,-- говорю,-- меня не пугает. Я,-- говорю,-- завсегда ухом на чемодан ложусь. Услышу.
Он говорит:
-- Дело не в ухе. Тут,-- говорит,-- такие ловкачи -- сапоги у людей снимают. Не то что ухо.
-- Сапоги,-- говорю,-- опять же у меня русские, с длинным голенищем -- не снимут.
-- Ну,-- говорит,-- вас к черту. Мое дело--предупредить. А вы там как хотите.
На этом я и задремал.
Вдруг, не доезжая Жмеринки, кто-то в темноте как дернет меня за ногу. Чуть, ей--богу, не оторвал... Я как вскочу, как хлопну вора по плечу. Он как сиганет в сторону.
Я за ним с верхней полки. А бежать не могу. Потому сапог наполовину сдернут -- нога в голенище болтается. Поднял крик. Всполошил весь вагон.
-- Что? -- спрашивают.
-- Сапоги,-- говорю,-- граждане, чуть не слимонили.
Стал натягивать сапог, гляжу -- чемодана нету. Снова крик поднял. Обыскал всех пассажиров -- нету чемодана. Вор-то, оказывается, нарочно за ногу дернул, чтоб я башку с чемодана снял. На большой станции пошел в Особый отдел заявлять. Ну, посочувствовали там,записали.
Я говорю:
-- Если поймаете, рвите у него к чертям руки.
Смеются.
-- Ладно,--говорят,-- оторвем. Только карандаш на место положите.
И действительно, как это случилось, прямо не знаю. А только взял я со стола ихний чернильный карандаш и в карман сунул.
Агент говорит:
-- У нас,-- говорит,-- даром что Особый отдел, а в короткое время пассажиры весь прибор разворовали. Один сукин сын чернильницу унес. С чернилами.
Извинился я за карандаш и вышел. "Да уж,-- думаю,--у нас начать руки отрезать, так тут до черта инвалидов будет. Себе дороже". А впрочем, чего-нибудь надо придумать против этого бедствия. Хотя у нас имеется такая смелая мысль: жизнь с каждым годом улучшается и в скором времени, может быть, совсем улучшится, и тогда, может быть, и
воров не будет. Вот этим самым и проблема разрешится. Подождем.
1926