Еще глубже Чернышевский скрывает свои авторские мнения в «Повестях в повести». Здесь ведет повествова­ние уже не один рассказчик, а несколько, и каждый из них может казаться осуществляющим авторскую точку зрения. Сырнев, Панкратьев, Всеволодский, Верещагин, Тисьмина, Крылова — все они так или иначе выставля­ются авторами рассказов, и Чернышевский всякий раз стремится и самый рассказ стилизовать соответственно речевым и литературным вкусам и манерам этих лиц. Между тем точки зрения на вещи у них не сходятся, а какая именно точка зрения принадлежит подлинному автору, разгадывается не сразу.

Объясняя возникновение «Повестей в повести», Чер­нышевский между прочим указывает, что ему хотелось «написать роман чисто объективный, в котором не было бы никакого следа не только его.— А. С. личных отно­шений— даже никакого след?, его.— А. С. личных симпатий» XII, 683. Безусловно, прием такой «объек­тивности» вызван был у Чернышевского вовсе не про­блемами формально-литературного характера, а сообра­жениями новой тактики. К этому Чернышевский вынуж­дался условиями новой и на этот раз особенно тщатель­ной конспирации.

Из следственного дела известно, что в процессе до­проса был случай, когда Чернышевскому пришлось пря­тать свое лицо ссылкой на «объективность» художест­венного образа. В отобранном у Чернышевского его юношеском дневнике жандармы прочитали известные строки, в которых Чернышевский предупреждал свою невесту об опасности быть арестованным и, может быть, казненным за свой революционный образ мыслей. «Ме­ня каждый день могут взять. Какая будет тут моя роль? У меня ничего не найдут, но подозрения против меня будут весьма сильные. Что же я буду делать? Сначала я буду молчать и молчать. Но, наконец, когда ко мне будут приставать долго, это мне надоест, и я выскажу свои мнения прямо и резко. И тогда я едва ли уже вый­ду из крепости. Видите, я не могу жениться» I, 466. Эти строки были предъявлены Чернышевскому, как до­казательство его «преступных» настроений. Чернышев­ский, защищаясь, в ответ характеризовал свой «Днев­ник» как юношеские черновые материалы для своих «будущих романов», а инкриминируемые строки с выра­жением революционных настроений объявил принадле­жащими не ему, автору, а лишь проектировавшемуся художественному образу.