Аглая добра, нежна, полна высоких стремлений. Это она поняла в «бедном рыцаре» человека, способного «иметь идеал, во-вторых, раз поставив себе идеал, по­верить ему, а поверив, слепо отдать ему всю свою жизнь». Она больше, чем другие, поняла величие души Мышкина и пошла за ним. Но все же гневается, изде­вается, стыдится любви, прячет любовь, мстит за лю­бовь здесь же сливается мотив ревнующей ненависти; ср. Рогожина.

И в Аглае гордость мешает выходу душевной непо­средственности.

Мать Аглаи, Лизавета Прокофьевна, во всех манерах и в каждом эпизоде поведения обнаруживает те же те­матические предпосылки. «Совершенно, совершенно, как я, мой портрет во всех отношениях»,— говорила Лизаве­та Прокофьевна об Аглае. И действительно, по авторской замыслу это одни н тот же психологический тип.

Так Же, как Аглая, она стыдится своих чувств и злит­ся за свой стыд и за свою доброту, стыдится доброты н доверчивости. «...Я всего добрее, когда злюсь»,— гово­рит она о себе.

«— Чего вы стыдитесь чувств ваших? — укоряет ее князь Мышкин.— Ведь это у вас во всем.

— Шагу теперь не смей ступить ко мне,— вскочила Лизавета Прокофьевна, побледнев от гнева,— чтоб и ду­ху твоего у меня теперь с этой поры не было никогда!»

Так же, как Аглая, Лизавета Прокофьевна уподоб­ляется ребенку. «Вы совершенный ребенок,— говорит ей князь,— во всем, во всем, во всем хорошем и во всем дурном, несмотря на то, что вы в таких летах». Ребен­ком же называет ее Ипполит.

Отношения Лизаветы Прокофьевны к князю полны сердечности, хоть внешне она его и третирует. Очень разгневавшись на его отъезд за Настасьей Филиппов­ной, она все же тайно от всех поручает его вниманию «могущественной» старухи Белоконской. Узнав, как ши­роко удовлетворял князь своих кредиторов, она вслух отозвалась, что «это глупо, очень глупо; дурака не вы­лечишь», но «по лицу ее видно было, как она рада была поступкам этого «дурака». Она с виду очень злобствует на князя в эпизоде с Бурдовским, но внутренне гордит­ся той сердечностью н доверием, которое он и от них получил см. ее слова по поводу письма Бурдовского. Так же и к дочерям и к мужу симпатии ее проявляются в форме ворчливой желчности. То же в эпизоде с Ип­политом. Везде самолюбие преображает живую сердеч­ность и доброту в видимую суровость, сдержанность и гнев.

Тематическое наполнение Гани Иволгина состоит из мотивов, известных раньше. Индивидуальность Гани среди других гордецов романа составляет его «обыкно­венность», срединность, неспособность отдаться порыву. Ганя половинчат в обоих полюсах своих настроений. В этом отношении Ганя дает рельеф таким типам, как Настасья Филипповна или Рогожин. Их духовное на­пряжение переливает за грань реальных возможностей, условных ограничений и практических опасений. В про­явлении себя они не знают страна за свое относитель­ное благополучие, мыслью о котором связан человек средины. Огонь влечений их духа для них внутренне са­моцелей. Их не заботит modus vivendi. В противопо­ложность им, Ганя никогда не покидает опасливой жи­тейской осмотрительности и, при всем желании ориги­нальности, он всегда удерживается в пределах практического благоразумия. Его искусственно подогре­тый аморализм лишен духовной незаинтересованности и выливается в мелкий, подловатый, трусливый авантю­ризм. Он насильно хочет быть оригинальным, и его представления о незаурядности связаны с выгодой. В этом смысле Ганя поясняется самим автором в спе­циально посвященной ему характеристике.