У Островского столь резкого разграничения в ав­торских симпатиях к страдающим жертвам нет. Нет у него и столь прозрачных по мысли намеков, какие де­лает Добролюбов, указывая на внутреннее бессилие самодурства и на неизбежность его падения, если бы оно не поддерживалось слепотою и инертностью самих угнетенных, нет разрушения старого «чувства законно­сти», нет столь явственного предупреждения, что «Ди­кой и ему подобные вовсе не способны отдать свое зна­чение и свою силу без сопротивления» 6. 338,— одним словом, нет ничего, что в какой-нибудь степени содер­жало бы в себе и приоткрывало революционную мысль о том, что «выходом» из темного царства может быть только возмущение самих угнетенных.

В этой решающей мысли V Добролюбова с Остров­ским никакой общности ие было. Наталкивая читателя на революционные выводы, Добролюбов добавлял Ост­ровского.

Огромную историческую заслугу Островского Доб­ролюбов видел в том, что он ясно отразил в своих пье­сах самый вопрос, самую тему угнетения: «...он захва­тил такие общие стремления и потребности, которыми проникнуто все русское общество, которых голос слы­шится во всех явлениях нашей жизни, которых удовлет­ворение составляет необходимое условие нашего даль­нейшего развития» 6, 316.

В содержании пьес Островского Добролюбов указал на то, что действительно находилось в центре писатель­ского сознания драматурга: обнаружение невнимания к человеку, защита человека от всяких форм угнетения. Общность с Белинским в антикрепостнических и гума­нистических тенденциях 40-х годов привела Островского к общности с Добролюбовым.

По связи с антикрепостническими, освободительными идеями Белинского творчество Островского в его крити­ческом содержании имело самую живую н передовую актуальность в обстановке освободительной борьбы кон­ца 50-х и начала 60-х годов. С этой стороны оно и было поддержано и разъяснено Добролюбовым.

Идейная преемственность между 40-ми и 50—60-ми годами, осуществленная Островским, была обозначе­на самим Добролюбовым, Сказав о том, что проблема личности стояла перед русским обществом издавна, что «наша история до новейшего времени не способствова­ла у нас развитию чувства законности... не создавала прочных гарантий для личности и давала обширное по­ле произволу» 6, 317, что в настоящее время «стрем­ление к новому, более естественному устройству отноше­ний» проявляется во все большем «пробуждении лично­сти» и в «протесте против насилия и произвола» 6,318, что эти общенародные требования времени с особенной полнотой и силою сказались в комедиях Остров­ского, Добролюбов пишет: «Но не в одной только сте­пени силы достоинство комедий его: для нас важно и то, что он нашел сущность общих требований жизни еще в то время, когда они были скрыты и высказыва­лись весьма немногими и весьма слабо. Первая его пье­са появилась в 1847 году...» Далее, отметив, что в годы реакции, после 1847 года, «даже лучшие наши авторы почти потеряли след естественных стремлений народ­ных» и «почти никогда не умели найти для них истинно­го и приличного выражения», Добролюбов продолжает: «Общее положение отразилось, разумеется, отчасти и на Островском; оно, может быть, во многом объясняет ту долю неопределенности некоторых следующих его пьес, которая подала повод к таким нападкам на него в нача­ле пятидесятых годов. Но теперь, внимательно сообра­жая совокупность его произведений, мы находим, что чутье истинных потребностей и стремлений русской жиз­ни никогда не оставляло его; оно иногда и не показыва­лось на первый взгляд, но всегда находилось в корне его произведений... Эта черта удерживает произведения Островского на их высоте и теперь» 6, 320.