Нельзя не видеть, что все эти черты: замутнение нравственных источников, инстинкты индивидуалисти­ческой замкнутости, внешнее самолюбующееся «неизъ­яснимое благородство» — все это как раз те самые мо­тивы, которые легли в основу концепции «героя под­полья» как художественного персонажа. Это вовсе не значит, что Достоевский всю массу «оторвавшихся» представлял в виде подпольного героя, чтобы он его считал типичным выразителем «оторванности» в ее об­щераспространенном виде. Его герой, по его словам, «повиднее обыкновенного» Но здесь отличия не каче­ственного, а больше количественного порядка.

Там нет того решительного и окончательного чувства безысходности, нет призыва к «инерции», есть какая-то деятельность, люди о чем-то хлопочут, в каждый дан­ный момент на что-то надеются, во что-то будто бы ве­рят «хрустальный дворец», например, устраивают «комитеты», много, правда, говорят без толку, без под­линного понимания вещей с его точки зрения, но вы­носят какие-то решения, суетятся и что-то будто бы де­лают. Но все это лишь по их непоследовательности, все потому, что в исходных началах своих они останавлива­ются на полдороге, не видят концов и в своей практике припутывают к ним то, что, собственно, к ним не отно­сится. У них «ум какой-то коротенький, как будто от­рывками», и думают они «готовыми мыслями» «ужасно много запасено готовых понятий, точно дров на зи­му,..». Они не понимают себя. Правда, и из них мно­гие внутри себя не спокойны, они чувствуют, что они не там и делают не то, их не покидает тревога, они со­вестливо тоскуют о своей бесполезности Чацкий — «Зимние заметки...»; Базаров — там же, «чего-то ищут», жадно ждут, что вот кто-то придет и «рассеет беспредметную тоску и усталость» там же. Но и это бывает лишь с теми, кто поумнее и поглубже. Об ос­тальных «заботиться нечего», эти крепко верят в «чужие помочи» и живут «книжками», совсем без своей головы и сердца, противоречат себе ежеминутно, «виляют» и ни в чем не отдают себе отчета.