Логическая концепция «Записок», в сущности, есть не что иное, как доказательство от противного. Автор выключает из психики человека то, потребность и не­обходимость чего ему нужно доказать, и затем, доводя до конца внутреннюю диалектику тех начал, при кото­рых личность оставлена, приводит ее к праху, отчая­нию, отказу от жизни. В таком приеме скомпонованы все отрицатели и «бунтовщики» его романов: Расколь­ников, Свидригайлов, Ипполит, Ставрогин, Кириллов, Крафт, Иван Карамазов. Все эти липа разнятся между собою предметами их дерзаний, а главное, степенью колебания между наличностью хотя и «затемненной» или совершенным отсутствием тех природных нравст­венных начал, которые в себе они носят и которые в себе борют.

Особенно близка диалектическая концепция «Запи­сок из подполья» к известному вымышленному письму «логического» самоубийцы, которое Достоевский, под заглавием «Приговор», напечатал в «Дневнике писате­ля» за 1876 год XI, 425—427.

В свое время на многих «Приговор» произвел впе­чатление, обратное тому, которое предполагалось Досто­евским. Логика самоубийцы была принята сама по себе как таковая, как поощрение самоубийства. Оказалось надобным разъяснить смысл «Приговора» в его выво­дах, и Достоевский приписал к нему «нравоучение» «Запоздавшее нравоучение». «Голословное утвержде­ние». «Дневник писателя», 1876, декабрь, I, II, III XI, 482—489.

Отчасти то же произошло с «Записками из под­полья», хотя «нравоучение» на этот раз присутствует вместе и рядом с отрицанием, на протяжении почти всего произведения. Логическая линия здесь та же, что в «Приговоре».

Оставьте человека одного — говорит «Записками из подполья» Достоевский — с одним сознанием и самолю­бием, отнимите живую непосредственность добра, заму­тите нравственные источники сердца, и он запутается в себе самом, не будет знать, что желать, за что взять­ся, куда идти подпольный человек в целом. Доведите до конца логику мысли, взгляните на несомненную не­зависимость индивидуальной воли от доводов рассуд­ка, проникнитесь силой неутомимой жажды самостоя­тельности «самая выгодная выгода», попробуйте устроить счастье такого человека на одних доводах благоразумия и выгоды «хрустальный дворец» — и вы увидите, что в рамки разумности человека не включить, что он может желать себе и неразумного н даже обя­зательно пожелает неразумного «зазнамо», «нарочно» пожелает «со злости», назло, если этим благоразуми­ем очень допекать будут и наперед всю обязательность его поступков предскажут и распишут, пожелает себе заведомо вредного н невыгодного, лишь бы сделать по­ступок своим, а не навязанным «самая выгодная вы­года», если устраивать человека идеально, нужно оставить ему всю свободу личного самоопределения, вплоть до всякого каприза и произвола, потому что без этого он удовлетворен н счастлив не будет «не дворец, а курятник». Попробуйте убедить его неизбежностью и необходимостью примириться с таким ограниченным благополучием, разъясните ему, что иначе, как только так, нельзя устроиться «невозможность», «каменная стена», «законы природы», его это не убедит, не успокоит, ограничение останется ограничением, страдать от этого он не перестанет, как голодный не перестанет хотеть есть, как бы он ни понимал всю невозможность насытиться «хоть и законы природы, а все-таки обидно». Такой идеал, где ему нужно будет принудительно мириться на компромиссах, насильственно приглушать свои желания, он не примет за идеал, то есть за конец своих стремлений, откажется и по-прежнему останется без пути и выхода «инерция». Бессильный преодолеть жизнь, но оскорбленный нарушением, попранием своей личности, он ради утоления своей самостоятельности оградится от мира внутренним бунтом, злобой, лишь бы не примириться с навязанным ему руслом покорности «не примирюсь с ней со стеною.— Л. С. потому толь­ко, что у меня каменная стена и у меня сил не хвати­ло». Ради того чтобы заявить свою волю, человек с проклятием пойдет наперекор требованиям натуры, ки­нется на добровольное страдание, с тем чтобы в созна­нии себя обиженным, раздавленным, но непокорившим­ся ощутить сладость своей самостоятельности «на­слаждение обидой и унижением». Но, отстаивая свою самостоятельность, самозаконность, такой человек не будет иметь своего закона беспринципность. Всегда жаждущий высоты и утверждения своей стоимости, он, лишенный внутренних нравственных критериев, не бу­дет знать, за что себя ценить, что в себе уважать, на чем себя утвердить. И зашатается он в хаосе желаний, чужих взглядов, случайных положений, в единственной погоне, чтобы не отдать себя в преобладание чужому тщеславию «виляние», поведение на проводах Зверкова и проч.. Во имя чего он мог бы пренебречь умалением себя в сознании другого? Ему нужна только своя не­подчиненность, свое господство, в чем бы оно ни прояв­лялось. И снижения своей личности он не перенесет ни от того, кого он презирает Ферфичкин, Зверков и К0, ни от того, кого он мог бы жалеть и любить Лиза. От презренного тем тяжелей ему снести обиду превос­ходства, потому что этого превосходства совсем нет «шушера», а у того, у кого превосходство действи­тельно есть, оно ему еще обиднее: он не может простить никакого преобладания над собою история с Лизой. И вот всегда соревнующий, завистливый, чтобы защи­тить себя от снижения в сознании всякого чужого «я», он, не имея своего знания о должной ценности, схватит­ся за все средства, утверждая себя, перестанет быть собою, возведет на себя ложь, лишь бы не допустить снижения себя в мнении другого самооболганность в поведении героя. Но сам же и усомнится, сам же уви­дит тщету своей лжи н возненавидит себя, проклянет себя в жгучей тоске недовольства самим собою эпизод с Лизой, финал «Записок». Этому противопоставлено стихийное влечение к любви, желание любить и быть любимым. Только в живом бескорыстном сердечном единении с человеком, во взаимном прощении и прия­тии может найти себе радость и успокоение всегда сла­бый и интимно несчастный человек см. открытое не­посредственное сознание своей недостаточности и жаж­да прощения у Лизы и подавленное самолюбием вле­чение к тому же у подпольного человека. Только в следовании непосредственным порывам неискоренимой иррациональной потребности любить, жалеть и быть любимым осуществляется «живая жизнь» подпольный человек, в противоположность Лизе, вне «живой жиз­ни». Такова логическая связь мыслей, составляющих собою идеологическое содержание «Записок из под­полья».