Общественные и нравственные идеалы Хониата по­рождены, если так можно выразиться, его трагическим восприятием действительности, ощущением надвигающей­ся катастрофы и затем, в поздних частях, переживанием катастрофы совершившейся. Ожидание катастрофы про­низывает и образную систему «Истории», в которой уди­вительным образом сочетается традиционное и личное, стереотип и индивидуальное видение.

Как всякий средневековый писатель, Никита Хониат мыслит и оперирует готовыми формулами — клише, или

Стереотипами,— почерпнутыми в литературной тради­ции — в Библии, в гомеровских поэмах. Но стереотип вы­ражения не означает или, во всяком случае, далеко не всегда означает отсутствие искреннего чувства. На­против, готовая формула, рождая у образованного чита­теля определенные аллюзии, может создавать эмоциональ­ную напряженность: недаром Хониат, переходя к описа­нию падения Константинополя, резко увеличивает число библейских формул. Он поступает так не потому, что не способен отлить свои чувства в свежие формы, но пото­му, что библейский пафос, порождающий дополнительные ассоциации, кажется ему (и, видимо, его читателю) бо­лее соответствующим драматизму ситуации, нежели буд­ничная, лишенная риторического накала речь.

Стереотип, однако, сочетается с конкретно-индиви­дуальным в характеристиках героев, и подобное сочета­ние обобщенно-деконкретизованной формулы с неповто­римым своеобразием образа дает неожиданный эффект. На страницах «Истории» Хониата проходит длинная ве­реница византийских императоров, и каждый из них: ры­царственный Мануил, беспомощный юноша Алексей II, кровожадный лицемер Андроник, обжора Исаак II, бес­принципный Алексей III — не похож на другого, наде­лен своими, ему одному присущими свойствами. Образы индивидуальны, но не только индивидуальны. О каждом или почти о каждом государе Хониат сообщает: наслаж­дался покоем на Пропонтиде, развлекался зрелищами ип­подрома; при описании вступления на престол Мануила I, Исаака II и Алексея III дурные предзнаменования Никита всякий раз связывает со странным поведением коня. Поступки Алексея III словно повторяют дейст­вия Андромика I: оба высмеивают внешнеполитическую угрозу и занимаются пустяками в момент наивысшей внешней опасности; оба собирают для обороны корабли и разрушают жилища около стен; оба бегут из Констан­тинополя с любовницами. А параллелизм в образах Анд­роника I и Исаака II доходит до того, что и тому и другому приписывается разрушение одного и того же Манганского дворца!