Трофимов не разделяет чувств ни Раневской, ни Лопахина. То, что для них дорого, с этим у Трофимова нет никаких эмоциональных связей. С усадьбой н вишневым садом у него соединен свой ход чувств и мыслей, весьма далекий от переживаний Раневской и тем более Лопахина. То, что для Раневской представляется важным и ценным, для Трофимова давно уже подлежит разруше­нию и устранению, то, что Раневскую пугает, то для Трофимова звучит радостным призывом. Здесь с Тро­фимовым объединяется н Аня. Но их собственный внут­ренний мир чувств остается чуждым и странным для остальных. Решительность суждений, истинность кото­рых представляется Трофимову столь очевидной, его горячность и вера в скорое и счастливое обновление жизни и весь круг его поведения людьми другого мира воспринимается как что-то не совсем серьез­ное, по молодости наивное, иногда нескладное и смеш­ное.

В таком двояком освещении — изнутри н извне — происходит все наполнение ролей каждого лица. С од­ной стороны, пьеса стремится оттенить и выдвинуть субъективную важность, серьезность и значительность той сосредоточенности, которая волнует данное лицо, а с другой — показать всю ее относительность, эмоцио­нальную неразделенность и удивляющую или смешную странность в глазах других лиц.

В обнаружение привязанности Раневской к усадьбе и вишневому саду вовлекаются темы о самом важном и значительном в ее личной жизни: воспоминания о мате­ри, о детских годах, о внутренней, уже ушедшей чисто­те и ясности детских чувств, о смерти любимого ребен­ка, о собственной внутренней запутанности и искании уюта и отдыха в атмосфере прежней чистоты. На этом фоне выступает уже любовь к саду, к вещам, к стенам и комнатам, которые овеяны далекими и субъективно дорогими для Раневской воспоминаниями. Относящиеся сюда высказывания Раневской построены в лирически повышенной интонации. Смысл вплетенных сюда лири­ческих восклицаний отмечается и развертывается сейчас же в элегически-медитативных признаниях: «О, мое дет­ство, чистота моя! В этой детской я спала, глядела от­сюда на сад, счастье просыпалось вместе со мной каж­дое утро, и тогда он был точно таким, ничто не измени­лось» и т, д.