В отношении к задачам нравственного суда над жиз­нью противоположность между Герценом и Белинским, с одной стороны, и славянофилами, с другой, состояла в различном подходе к .вопросам нравственности и в различном содержании нравственных оценок. Суд сла­вянофилов направлен был к тому, чтобы отстоять ста­рые патриархальные формы действительности. Суд Бе­линского и Герцена был направлен к тому, чтобы изменить эти формы и создать новую действительность. В связи с различиями в самих принципах нравственно­го суда, теми и другими по-разному трактовался обли­чительный смысл творчества Гоголя и в резкой проти­воположности расценивались критические тенденции в натуральной школе.

Белинский задачу обличения видел в раскрытии ис­точников порока, в определении тех условий, которые порождают порок как неизбежное следствие практи­ческих отношений, в какие люди поставлены общест­венной жизнью, и в разъяснении социального значения порока в его губительных следствиях для общей жизни.

Ап. Григорьев признавал, что «всякое произведение литературы является... живым отголоском времени, его понятий, верований и убеждений, и постольку замеча­тельным, поскольку отразило оно жизнь века и наро­да» Но для него все то, что обусловливается эпохой, страной, временными и местными историческими обсто­ятельствами, не представлялось существенным. Величие «гениальной натуры», по его словам, состоит в том, что она «несет в себе... клад всего непеременного, что есть в стремлениях ее эпохи». «Сущность миросозерцания по его словам, —Л. С. одинакова у всех истинных представителей литературных эпох, различен только цвет». И Гоголь, среди других человеческих гениев, за­ключал в своем творчестве ту же «живую веру и прав­ду», что «и Шекспир, и Гете, и Пушкин». Содержание же этой «живой веры и правды» для Ап. Григорьева за­ключалось в признании примиряющего разума жизни и побеждающего начала любви. В «гениальной натуре» «противоречия примиряются высшими началами разума, который вместе с тем есть и бесконечная любовь».

Признавая и принимая обличительный пафос твор­чества Гоголя, Ап. Григорьев нивелировал его социаль­но-практический смысл. В гоголевском обличении он усматривал лишь призывы к примиряющему «идеалу» всюду, где Ап. Григорьев говорит об «идеале», всегда имеется в виду идеал «всеобщей любви». «Незримые слезы» Гоголя, по его словам, ие были «слезами не­годования»: «Пафос Гоголя — не ювеналовский пафос, не пафос отчаяния, производимого противоречиями дей­ствительности... Везде у Гоголя выручает юмор, и этот юмор полон любви к жизни и стремления к идеалу» К Изображение пороков и несовершенства в жизни Ап. Григорьеву представлялось важным лишь как анато­мия морально падшей и слабой души, нуждающейся в нравственном возвышении, понимаемом в том же, самом общем, абстрактном смысле. «Исторической задачей» Гоголя, по его словам, было «сказать, что дрянь и тряп­ка стал всяк человек; выставить пошлость пошлого человека, свести с ходуль так называемого добродетель­ного человека, уничтожить все фальшивое самооболь­щение, привести, одним словом, к полному христианско­му сознанию».