Таким образом весь случай с Бурдовским получает смысл как развернутый пример к «извращению идей и нравственных убеждений». Отсюда становится понят­ным, для чего нужно было автору в этом эпизоде отме­ченное выше совмещение добра с преступлением. Пре­тенденты к князю исходят от нравственных импульсов установления справедливости, но во всем дальнейшем поведении приходят к извращению и даже устранению нравственности. Весь эпизод создан из мотивов гордо­сти и рассудочного отношения к морали ср. выше мо­мент разумного самооправдания в Настасье Филиппов­не; тот же мотив претенциозного права в требованиях племянника Лебедева к своему дяде; ср. о нем слова князя; в противоположность этому сознание своей вины в Настасье Филипповне и нравственное сознание в главном преступнике романа, убийце Рогожине; об этом ниже, в главе о князе Мышкине.

«Извращение идей и нравственных убеждений», по смыслу этого эпизода, состоит в том, что люди в сфере свободного волеизъявления «голоса совести» допустили господство рассудка и тем самым механизировали нрав­ственность; они устранили из морали свободу и ирраци­ональные нравственные критерии положили на меру и весы рассудка; в дело любви они внесли принуждаю­щие тенденции права; перенеся решения нравственности в механическую инстанцию теоретических взвешиваний, они отошли от подлинного источника н руководителя добра, вверились слепому вожатому, перестали быть самими собой, непосредственное чувство заменили ариф­метикой и, желая делать доброе, своим поведением от­рицают его.

Такое «извращение идей» автор опять ставит в связь с гордостью. В этом отношении комментирующее значе­ние имеют слова Лизаветы Прокофьевны: «Чего вы да­веча задравши головы-то вошли?.. Истины ищут, на праве стоят, а сами как басурмане его в статье расклеветали... Сумасшедшие! Тщеславные!.. Да ведь вас до того тщеславие и гордость проели, что кончится тем, что вы друг друга переедите, это я вам предска­зываю».