Приглядимся хотя бы к географии сочинения Хониа­та. Далеко не безразличен он к разным областям Византийской империи. Чаще всего Никита упоминает те, с которыми так или иначе сопрягается, соприкасается его жизненный путь. Прежде всего — это «мои Хоны», родина, и затем города по реке Меандр, расположенные по соседству и, видимо, с детства знакомые; помимо того, Филиппополь, где некоторое время Хониат служил на­местником. Остальные города и районы появляются реже, довольно спорадично. Эта субъективная неравномерность распределения географической номенклатуры становится особенно заметной при сопоставлении труда Хониата с книгой его современника Иоанна Киннама, рассказывающего о царствовании Иоанна II и Мануила I (книга обры­вается около 1176 г.).

И то же самое можно сказать об отборе персонажей. Многократно Хониат вспоминает судейских и особенно так называемых судей вила: Мануил I назначал на су­дейские должности полуварваров, едва знающих по-гре­чески; при Андронике I судьи являлись опорой узурпа­тора; некий судья вила («Я опущу его имя»,— замечает Хониат) был назначен начальником прошений, а Иоанн Апотир сделался судьей вила; судьи вила заступались за вдову Мануила I; судьи вила не хотели ехать за­ложниками к Фридриху Барбароссе; некий судья вила («Я сознательно опущу его имя»,— опять говорит Хони­ат) опозорил себя угодничеством перед Феодором Кастамонитом; судьи вила льстили Алексею III Ангелу (1195—1203), вызывая только смех. Ни одна из должно­стей не упоминается Хониатом столь часто, и не удиви­тельно: ведь он сам занимал пост судьи вила и интересы судейских ему особенно близки.

Индивидуально окрашено и отношение Хониата к во­зрасту, к юности и старости, отношение, постепенно ме­няющееся по мере писания «Истории». В первых книгах старость вызывает постоянную иронию, более того — вра­ждебность. О ненавистном ему Андронике Комнине писа­тель все время говорит: «старый», «дряхлый», «пле­шивый», «грязный старик, древнее Тифона и Кроноса»— по меньшей мере 14 раз поминается старость Андрони­ка! С насмешкой пишет Хониат о лысом старике Иоанне Дуке, дяде императора Исаака II Ангела, который до­бивался короны, но был отвергнут плебсом, не желав­шим иметь государем дряхлого старика. «Разве я вовсе потерял рассудок от старости?»— заставляет Хониат ска­зать Иоанна Дуку. И старость врага империи, уродливого султана Кылич-Арслана II (1156—1192) подчеркивает Никита — «злосчастную старость» султана, под конец жизни низложенного собственными детьми. И старость Иоанна Кондостефана, неудачно командовавшего походом на Кипр. И старость патриарха Никиты Мундана, кото­рая вместе с простоватостью оказалась причиной его сме­щения. Наконец, предсказателя Василаки Хониат именует «болтливым старикашкой» и с пренебрежением описывает пьяных старух из окружения Васи лаки. Но в конце «Ис­тории» тема старости исчезает. Только о венецианском доже Энрико Дандоло Хониат говорит как о древнем старике, называвшем себя мудрейшим из мудрецов.