И в стиле Чернышевский тяготел к иным литератур­ным образцам.

Вместо речи отрывистой, или если и построенной на сложных предложениях, то все же непрерывно рвущей­ся иа части, не имеющей логических связок, или переби­той эмоциональными восклицаниями, или недоговорен­ной, замкнутой многоточиями, у Чернышевского речь ровная, спокойная, с длинными периодами, логически законченными, стянутыми в сплошную неразложимую логическую цепь. Тут сказалась, конечно, индивидуаль­ная ритмическая и логическая стихия, присущая Черинышевскому как индивидуальной психической организа­ции, но все же та свобода, с какою он шел навстречу своему многословию, была бы невозможна, если бы это не находило соответствия в его сознательных стили­стических вкусах. Периоды, располагающиеся на 9— 14 строках в романе «Что делать?», являются обычными. Есть места, где период занимает 16—20 строк.

Медленность принятого темпа в рассказе, спокойст­вие тона, желание создать впечатление полной естест­венной непринужденности открыли доступ тем постоян­ным повторениям, которые так характерны для стиля Чернышевского. Здесь повторение не риторическая фи­гура, оно, как и период Чернышевского, нимало не под­нимает экспрессии, оно присутствует лишь потому, что автор хочет сохранить тон непринужденной бытовой беседы. Отсюда же обилие вводных предложений, замедляющих темп речи. Вводные пояснения, прони­кая всюду, растягиваются иногда на десять строк и всегда имеют логический или конкретно сообщающий смысл.

Вопросительные, восклицательные обороты всегда имеют собственный логический смысл. Чаще всего это бывает в рассуждениях, где вопрос дает переход к новой линии мысли.

Нет надобности говорить, что Чернышевский не знает ни патетических метафор, ни гипербол, ни сопоставле­ний обычных явлений с фантастическими представления­ми. Принятый тон речи запрещал автору прибегать к необычным, далеким от бытового тона, словам и слово - оборотам.

Его словарь полон бытовой, вещной терминологии. Его фраза конструируется в тоне спокойного рассказа, Если присутствует здесь авторская взволнованность, то совсем иного порядка, чем у Ж. Санд. Чаще всего Чер­нышевский иронизирует, Это его связывает опять с тою же традицией Гоголь, Диккенс, Теккерей. Пафос об­щественного назидания, исправления нравов требовал насмешки, изображения действительности с высоты ее отрицания. Кроме Гоголя, в этом отношении на русскую литературу вообще и, в частности, на Чернышевского, несомненно, влиял английский роман. Как у Теккерея, здесь находим непрерывное «превращение в сатиру предметов, слов и событий». «Каждое слово героя тща­тельно выбрано и взвешено для того, чтобы быть отвра­тительным или смешным. Герой обвиняет сам себя, он заботливо выставляет свой порок, и за его голосом слы­шится голос писателя, который судит его, срывает с него маску и наказывает его». Вторжения самого автора, его непосредственные разъяснительные нападки на сво­его персонажа — это все опять близко напоминает ма­неру Теккерея. Чернышевский, как и Теккерей, притво­ряется говорящим против самого себя, ои принимает сторону своего противника. Но его одобрение является бичеванием. Его кажущееся покровительство дышит чрезвычайным презрением.