Каждый ощущает, что Островский составляет собою какой-то новый этап в развитии русской драматургии. Островский — преемник Гоголя, но он же н начинатель, новой драматургии, отвечающей потребностям, задачам, идейным требованиям и уровню иного времени. В чем состоит различие между ними?

Для всех ясно, что в творчестве Островского пред­ставлена иная жизненная среда, иные люди в иной обстановке. Сразу замечается и то, что по общему ха­рактеру изображения человека Островский сильно отли­чается от Гоголя. Сюжетное сложение пьес Островского тоже очень далеко от гоголевского. Но в чем же состоит принципиальная сторона этих отличий? Где то основное, исходное, идейно новое, что побудило Островского быть не только продолжателем Гоголя, но и создателем осо­бой драматургической системы?

Многое различное, конечно, вызывалось различиями в самом предмете изображения: Гоголь представил рус­скую жизнь 30-х годов, а Островский ту же жизнь, но более позднюю; Гоголь в своем кругозоре имел по пре­имуществу одну среду, а Островский иную и проч. Но, конечно, разница между Гоголем и Островским состоит не только в том, что предмет их изображения различен. Перед тем н другим писателем жизнь ставила неодина­ковые вопросы, и даже одинаковый объект наблюдений выступал перед ними не в одинаковых сторонах. В силу различия в идейных запросах и люди, н все формы жиз­ни для каждого из ннх повернулись особой стороной.

Изменился общий познавательный подход к челове­ку, изменилась и вся драматургическая концепция. Ска­залось ли в этом новаторстве Островского то, чем он был идеологически обязан Белинскому?

Белинский в обосновании и в пропаганде принципов натуральной школы, опираясь на Гоголя, дополнял и продолжал его, раскрывая иные, раздвигающие перспек­тивы. Пошел ли по этому пути Островский, продолжая, дополняя и изменяя Гоголя? Те идейные основы, кото­рые в творчестве Островского видоизменили гоголевскую традицию и дали новый тип бытовой драмы,— не имели ли они связи с идейным воздействием Белинского?

Первую попытку к определению своеобразия Ост­ровского сравнительно с Гоголем сделал Б. Алмазов в статье «Сон по случаю одной комедии», написанной вскоре после появления в печати первой законченной пьесы Островского «Свои люди — сочтемся».

Сходство между Гоголем и комедией Островского Б. Алмазов усматривает лишь в общности их материа­ла. «И комедия Гоголя, и новая комедия изображают одного рода людей —людей нравственно испорченных». Но в изображении Гоголя, по словам Б. Алмазова, преобладает «утрировка», «преувеличение», «гипербола», между тем как «в новой комедии» присутствует одна лишь «математическая верность действительности». «Каждый из этих двух писателей по-своему употребляет этот материал: один с необыкновенной, ему только свой­ственной яркостью и рельефностью выставляет пошлость и недостатки своих действующих лиц; другой со свойст­венной ему одному математической верностью изобра­жает своих действующих лиц, не преувеличивая в ннх их пошлости и недостатков». Гоголю, утверждает да­лее Алмазов, мешает быть верным действительности его «лиризм». «В творчестве Гоголя много субъективно­го». «Гоголь, выводя своих героев, высказывает при этом свое воззрение на них, на их действия, на их разгово­ры...» «Гоголь живописец не только окружающей его действительности, но и живописец собственных впечат­лений, рождающихся с ним при взгляде на предмет. Изображая в своих гиперболах то впечатление, которое овладевает им при взгляде на описываемый им предмет, он сообщает читателю это же самое впечатление и та­ким образом ставит его на свое место, заставляет его смотреть на предмет с одной с ним точки зрения...» «Гоголь одарен сильной, непреодолимой, болезненной ненавистью к людским порокам и людской пошлости. Это причина его высокого лирического юмора, н это же причина н тому, что он не может спокойно изображать действительность, не может оставаться математически ей верен».