ЭЛЕМЕНТЫ ЭМПИРИЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ ДОСТОЕВСКОГО В «ЗАПИСКАХ ИЗ ПОДПОЛЬЯ»

Несомненно, Достоевский и сам в себе, в своей эмпи­рической личности, многое носил из того ада, который воплощен в герое из подполья. Безмерное самолюбие, подозрительность, болезненная обидчивость, острая чуткость к чужому самолюбию, вспышки злобы за свою недостаточность —все это в нем было.

Известно также, сколько в Достоевском было добро­ты, непосредственной сердечности, широкого, щедрого великодушия и живого пламенного общественного энту­зиазма. Об этом тоже свидетельствует вся его био­графия.

Вся жизнь его и мысли его пронизаны борьбою этих двух противоположных стихий, одинаково сказывающих­ся в больших и малых тревогах, и в суетных мелочах обыденности, и в вопросах его социального н общего метафизического мировоззрения. Но эту борьбу нельзя представлять в смысле столкновения двух враждебных, но одинаково равноценных начал. В его сознании, в сердце его, в воле его последнего «я», одна сторона в каком-то смысле была бесконечно ниже другой и всегда осуждалась и противостояла как предмет должного преодоления, другая же, противоположная стихия — любовь, самоотдание, приятие человека н жиз­ни— возносилась как конечный призыв и идеал. Толчки личной стихии Достоевский в себе очень сознавал и, главное, всегда их судил, борол в себе, каялся и ни­когда их не оправдывал. Одно в нем жило как бы на­сильно, без его волн, одолевало его, н всякое впадение в эту стихию им переживалось как попустительство, как недолжное. Другое, наоборот, предстояло как святое и желанное.

Сознавая в себе «неограниченное самолюбие и често­любие». он жалуется на это брату, как на «ужасный по­рок» Он ненавидит в себе демона, который мешает ему быть «добрым». Его письма к близким полны жалоб на свой «дурной характер». Мы уже не говорим о его идеологических высказываниях в письмах к друзьям или в редакции журналов, где печатались его романы. Здесь Достоевский всегда обнаруживает полную опре­деленность своих тяготений к правде «добра». Очевид­но, в какой-то глубокоинтимной, последней и решающей точке своего индивидуального самосознания Достоев­ский был один и тот же, и в свете этого последнего

Конечного самоощущения одному началу в себе говорил «да», другому «нет»