Яснее, чем религиозный скепсис, проступает в книге Хониата политический скепсис, сомнения в божественно­сти государственной власти.

Божественность императорской власти — один из ко­ренных элементов официальной доктрины, или даже, мож­но сказать, государственной религии в Византии. Эта официальная доктрина всего отчетливее сформулирована византийскими ораторами, разработавшими длинную се­рию стереотипов, связанных с императорским культом; прославление царского милосердия, щедрости, военных успехов; прославление золотого царского пота, пролитого на благо подданных; сравнение императора с великими героями прошлого — греческим царем Александром Маке­донским и еврейским царем Давидом; сравнение государя с весной, морем и особенно с солнцем; наконец, срав­нение царя с Христом, с богом. Вся эта терминология, присущая императорскому культу, представлена и в речах Никиты Хониата3: «Равный господу царь»,—говорит он об Алексее III, и еще раз в той же самой речи: «За твое сострадание я дерзну сблизить тебя с самим госпо­дом Христом». В другой речи он сопоставляет победы Алексея III с гласом господним, высекающим пламень огня (имеется в виду Псал. 28.7), или с тем, как го­сподь сошел на землю и смешал язык людей (Быт. 11.7), а об Исааке II он недвусмысленно заявляет, что тот получил власть не по человеческому замыслу, но от бога.

Совсем по-иному и совсем не традиционно трактует Хониат императорскую власть в «Истории». Разумеется, стереотипы императорского культа можно обнаружить и здесь,— но вот что любопытно: они вложены обычно в уста персонажей Хониата, подаются в прямой, не в ав­торской речи. Это Исаак II называет себя помазанни­ком господа, а Константин Трипсих, приспешник Андро­ника I, объявляет самодержавие божественным. Сам же Хониат высмеивает, например, свойственное царям за­блуждение, будто господь дал им право посылать тыся­чи подданных на убой, словно скот. Он осуждает царей, стремящихся распоряжаться государством, словно отчим достоянием, и трактующих подданных как рабов. Он воз­мущается царями, что предаются праздности, храпят слаще Эндимиона (героя греческого мифа, усыпленного юноши) и с утра садятся за пиршества, тогда как дела страны идут все хуже и хуже. Он обрушивается на цар­скую роскошь, на безрассудные траты, на несправедли­вость и подозрительность монархов. Подобно тому как высокие сосны при слабейшем ветерке уже шелестят сво­ими иглами, цари сразу же пугаются благородного и му­жественного человека, теряют сон и негодуют на природу, создавшую помимо них других людей, достойных властвовать. И в самом общем виде Хониат констатирует: всевластие самодержцев лишает их в конце концов рас­судка.