Ганя, по замыслу автора, это — еще один своеобраз­ный пример того извращения, которое личность навле­кает на себя по гордости н тщеславию.

По натуре своей он добрый, сердечный и совестли­вый человек, и на все мерзости, которые он готов был совершить и которые ему не удались женитьба по рас­чету на Настасье Филипповне или на Аглае, его толкало тщеславное желание «отличиться» и пожить, «не как все». «...Коли подличать, так уж подличать до конца»,— повторял он себе при всех замыслах и с ге­нералом Епанчиным, и с Настасьей Филипповной, и с Аглаей. «...Рутина в этих случаях оробеет, а мы не оробели!»

Все его самодовольство, обращение со всеми свысо­ка н презрительно, вся его грубая надменность с кня­зем, с Колей, с отцом н даже с тихой, кроткой ма­терью,— весь этот сор души намело на него самолюбие. В целом ряде фактов автор находит возможность за этим наметенным слоем обнаружить в нем способность к раскаянию, к горячему, простому чувству раскаяние в пощечине князю; возвращение денег Настасье Филип­повне. Но за эти порывы сердечности сейчас же и здесь мстит самолюбие: «Он действительно плакал три дня, пока князь оставался тогда в Петербурге, но в эти три дня он успел и возненавидеть князя за то, что тот смо­трел на него слишком уже сострадательно...»

В генерале Иволгине автор дает те же две стороны: одну показную и другую — внутреннюю, интимную.

С виду пустой хвастун, Хлестаков из военных, он в глубине души носит большую трагедию. Он знает свою низость и порочность и хоть продолжает порок и грязь пьянство, ложь, связь с матерью Ипполита, перед людьми защищает свою честь, требует признания и по­клонения, но в совести своей не стирает свою черноту. Отсюда тяга к людям, жажда прощения и любви к себе и к такому, со всеми темными и стыдными пятнами, ко­торых он и сам в своей совести простить себе не может, то есть опять жажда любви, в возможность которой он н сам не верит. В этом его параллель и фон в общей те­ме жажды прощения. Как и Настасья Филипповна, ге­нерал, пока на людях, весь в борьбе за то, чтобы не допустить своего снижения; как и она, он сам страдает от своей низости и грязи с тою разницей, что Настасья Филипповна, по существу, не заражена пороком, тогда как генерал погружен в него и связан им в своей воле; как Настасья Филипповна, он жаждет сочувствия и про­щения и, как она, не может открыть себя и принять его. У той автором все это развернуто в чертах патетического размаха, тогда как у этого трагедия наряжена в шу­товской парад смешного хвастуна н пьяницы. Но оба они в своей показной самолюбивой н гордой требователь­ности стоят на лжи, ложью подменяют подлинное стра­дающее и плачущее лицо свое.