Но Чернышевский не подчеркнул идейно-логического значения этих психических смен, за которыми следит и которые описывает Толстой. Между тем здесь есть логика.

Толстым воспроизводятся переходы из одного состоя­ния в другое, обнажается поток непрерывной сменяемости мыслей, настроений, стремлений и всяких иных элементов самочувствия персонажа не для простой кон­статации этих смен, но ради аргументирующей и обосно­вывающей художественной логики всякого произведения как целостного единства. Эта смена состояний всегда к чему-то ведет, она что-то доказывает.

В самом деле. Все произведения Толстого представляют собою «историю души» за некоторый промежуток времени. Что происходит в этом промежутке? Персо­наж проходит ряд состояний. Причем эти состояния взаимно не безразличны. Они даны не только в чередо­вании, но и во взаимном оценочном сопоставлении. Они освещены и показаны, как должное или недолжное, фальшивое или натуральное, ложное или истинное. Каж­дое из состояний имеет при себе различными художест­венными способами высказанное оценочное суждение, и путем связен взаимного контраста или параллелизма все они ведут систему обоснования и раскрытия конеч­ных авторских убеждений и призывов.

Остановимся на военных картинах. Человека на вой­не Толстой всегда видит под углом вопроса: что побуж­дает человеческую личность участвовать в военном мас­совом убийстве, когда, казалось бы, его должны оттал­кивать отсюда и естественное чувство самосохранения — страх за собственную жизнь, и отвращение к убийству? И, обрисовывая психику участников войны, ои намечает приблизительно следующее наполнение ее: 1 страх за собственную жизнь, 2 тщеславие, 3 разновидность тщеславия — молодой пыл, ищущий героического само­обнаружения Алании, молодой Козельцов, Петя Ростов и др., 4 чувство долга. Выдвигая эти мотивы в от­дельности или сочетая их вместе в психике одного лица, Толстой через сопоставление их дает им оценку. Больше всего он нападает на тщеславие. Сила тщеславия ве­лика, она способна преодолевать даже страх быть уби­тым. Толстой, однако, показывает это чувство, как им­пульс низшего, стороннего порядка. Поступки из-за тщеславия для него не натуральны. Действие здесь не­посредственно не вытекает из прямого назначения. Тут есть что-то фальшивое и ложное. Здесь для субъекта важен не поступок, не дело само по себе, а лишь то эгоистическое тщеславное удовлетворение, которое по­лучается в результате поступка, как вторичный, побоч­ный и, в сущности, никому не нужный продукт. Эта вторичность, побочность, лживый подмен целей поступ­ка и делает акты, связанные с тщеславием, «ненату­ральными».