Остается неясным, в чем состояло то новое отноше­ние к действительности, которое потребовало новых форм для своего выражения, какая идейно-творческая сила влекла Чехова к созданию именно данного комп­лекса драматургических особенностей, что побуждало Чехова вырабатывать новые способы драматургического движения, почему бытовая реальность в его пьесах за­нимает такое большое и свободное место, почему он уни­чтожает сюжетную скрепленность и заменяет ее эпизо­дически не связанными сценами, почему он меняет все формы диалоговедения, а главное — чем вызвано, что все эти особенности сочетаются вместе, в чем состоит их взаимосвязь, что для них является общим определя­ющим началом?

Ссылка на то, что чеховская драма не есть драма 15 обычном смысле, что это — «лирическая драма» или «драма настроений», и точнее «грустных настроений», имеет лишь констатирующий и притом мало конкретный смысл. Правда, в таком обозначении находят себе функ­циональное объяснение такие элементы, как звуковое со­провождение, паузы и т. п. Но почему для целей лириз­ма надо было изгонять сюжетную связанность сцен, почему для «драмы настроений» надо было прибегнуть к косвенному, а не прямому выражению переживаний и настроений и т. п.? Если речь идет о «лиризме» или «настроениях» вообще с прибавлением того лишь, что этот лиризм имеет минорный, грустный характер, то раз­ве для его выражения непременно необходима бытовая рассеянность, отсутствие сюжетности и прочие чисто чеховские черты?

Очевидно, для ответа на подобные вопросы одного указания на лиризм и грустную настроенность чеховских пьес недостаточно. Надо войти в качественное содержа­ние тех настроений, какие здесь даны. Иначе сказать, надо увидеть, с какими мыслями, идеями эти «настрое­ния» связаны. Только тогда специфика чеховских форм откроется как специфика содержания, для выражения которого данные формы были единственны и незаме­нимы.

Еще менее объясняет указание С. Д. Балухатого на то, что Чехов, создавая новый тип драмы, стремился к преодолению старого канона бытовой драмы. Справедливо, что Чехов был неудовлетворен «испытанной поэти­кой» бытовой драмы, что он стремился «преодолеть бы­товой драматургический схематизм» новыми «бытовыми же элементами и красками», «создать в театре иллюзию жизни» и «вместо прежней условной типизации явлений и лиц построить новаторские формы драмы». Но едва ли можно согласиться, что Чехов включает в драму «факты, поступки, интонации и темы» лишь потому, что оии были «новые», «сильно впечатляющие» и иа сцене еще ие были «использованы», что только ради такой «новизны» Чехов избегает «ярких динамических момен­тов», упрощает фабульную канву и «схему сценически строго мотивированного следования тем бытовой драмы» заменяет «планом как бы бессистемного соединения фактов и поступков». Все это будто бы Чеховым де­лается ради «снижения обычной «сценичности» пьес и обновления драматургического письма приемами на­туралистическими и психологическими в сложных рам­ках и отношениях обыденного уклада жизни».