Иногда логическое спокойствие такого монолога Стендаль стремится оживить элементами эмоциональ­ной окраски. В результате получается смесь логически упорядоченных рассудочных доводов со взрывами ри­торической цветистой декламации, с вопросами и вос­клицаниями и другими признаками фразеологической патетики.

Толстой тоже пользуется иногда монологическими размышлениями персонажей. Напрасно здесь указыва­ют на Стендаля как на его предшественника и учителя. Такой способ обнаружения персонажа настолько был распространен в литературе XVIII и первой половине XIX века, что нет надобности в этом случае Толстого связывать непременно со Стендалем. Это одинаково свойственно и Руссо, и Мариво, и Прево, и Бенжамену, Констану, и Мюссе, и др. А главное, монолог у Толсто­го имеет совсем иной вид. Толстой перестраивает ра­ционалистическую конструкцию монолога в направле­нии того же приближения к бытовому самоощущению. Ни логически упорядоченные сочетания условных или альтернативных суждений, ни фразеологическая строй­ность декламации не могли удовлетворить его художе­ственных требований. Его монолог стремится прибли­зиться к наибольшей иллюзии живого процесса эмо­ционально-мыслительного акта как сложного клубка сталкивающихся мыслей, чувств и разнообразных по­буждений. От бытового окружения персонаж не изо­лируется и в эти моменты внутренних остановок н раз­мышлений. Действительность, непрерывно вторгаясь в сознание, своими толчками неустанно разрывает взятый ход мысли на множество раздробленных линий. От это­го меняется вся структура речевого выражения моноло­га. Теряется систематичность построения, бегущие ассоциации рвут начатую фразу, вся речевая ткань при­обретает отрывистость, незаконченность и как бы слу­чайность связей. Самый ход мыслей и чувств при этом непрерывно связывается с наплывом мелких воздейст­вий внешней обстановки данного момента см. размыш­ления Михайлова, Праскухина, Козельцова, Оленина, особенно отчетливо эти принципы построения внутрен­него монолога обнаруживаются в «Анне Карениной», например, в монологах Долли, когда она едет к Анне, и еще больше в размышлениях Анны, когда она едет на вокзал, в конце романа.

Находят сходство в стиле Толстого н Стендаля, но это — очевидное недоразумение.

Говорят о простоте в стиле Стендаля. И сам он много раз заявлял о своих стремлениях в этом направ­лении. Действительно, много страниц в его романах написано в тоне докладывающей сухости. Но в общем строе речи, особенно когда дело касается эмоциональ­ных моментов, Стендаль не прост. Он декламирует. Его риторика не имеет свободного блеска и яркого размаха, бледна и бессодержательна. Но это не простота, а толь­ко бесцветность. «Это было восхитительно», «он был великолепен», «ои был обаятелен в эту минуту», «он был вне себя от счастья», «никогда он не испытывал такого Страдания», «никогда он не был так счастлив», «кто может описать чрезмерность блаженства Жюльена?», «Матильда была обворожительна, никакими сло­вами нельзя передать чрезмерного его восхищения» — подобными фразами пестрит каждая страница.