B. Л. Комарович утверждает, что «Записками из подполья» Достоевский «исповедуется в своем отчаянии перед разрушенной верой 40-х годов; отчаяние «героя подполья» — отчаяние самого Достоевского». Здесь, по его словам, Достоевский подверг «злейшему осмея­нию» свои прежние «юношеские верования»; здесь «втаптываются в грязь его мечты о героизме, о герои­ческом служении человечеству». «В этом поругании Достоевский не пощадил даже самое дорогое имя сре­ди прежних своих учителей н вдохновителей» — Жорж Санд. «Весь рассказ о встрече героя с Лизой —«злей­шая насмешка» над «гуманностью» 40-х годов, над на­ивной верой в «божественную», хотя бы н «падшую», душу, над поэзией Некрасова...»

Такое понимание «Записок из подполья» является очевидным недоразумением.

«Записки из подполья» не только не отрицают гума­нистических идеалов, но, наоборот, всею своею диалек­тикой отстаивают их неискоренимость и обязатель­ность. Достоевский и здесь выступает тем же идеологом любви н совести, каким он был и раньше и после до самой смерти. «Записки» органически сливаются со славянофильской почвеннической публицистикой «Вре­мени» и «Эпохи» и защищают постоянную идею Досто­евского о смирении, о необходимости отказа от инди­видуалистического самоутверждения, о гибельности морального отрыва европеизованной русской интелли­генции от «народной правды».

Подпольный человек, от лица которого ведется рас­сказ, правда, является защитником индивидуальности, непримиримости индивидуальной воли с принудительны­ми категориями космической и социальной необходимо­сти. Даже больше: правда и то, что в этой защите ав­торский пафос и сочувствие иногда всецело сливаются с доводами и лирикой героя. Но эта защита в общей концепции «Записок» имеет вовсе не тот смысл, какой усматривают Л. Шестов и другие.

«Записки из подполья» — произведение полемиче­ское. Это было замечено давно. Совершенно верно так­же, что роль обличителя и разрушителя здесь во многом вверена подпольному человеку, от лица которого изла­гаются «Записки». Но ведь столь же очевидно, что под­польный человек в «Записках» не только обличитель, но н обличаемый. Общая концепция «Записок» совер­шенно ясно говорит, где Достоевский сливается с обличителем-героем и в чем, наоборот, обличает его и противопоставляет его мироотношению свое, авторское. До тех пор, пока выясняется неискоренимая потреб­ность индивидуальной самостоятельности, пока защи­щается полная свобода волевого самоопределения, автор и подпольный герой выступают заодно, здесь они союз­ники. Подпольным героем Достоевский констатирует силу индивидуального самосознания в развитой челове­ческой личности. Но должные и высшие проявления этой силы он усматривает и указывает не там, где подполь­ный человек, не в эгоистической притязательности, не в разрушительном неприятии мира и человека, а как раз на противоположном полюсе: в радости любви и самоот­дания ср. публицистику К - Аксакова, Хомякова.