Здесь речь идет не только о выведении вещи из авто­матизма восприятия, но о наполнении этого восприятия совсем иным и всегда определенным содержанием. Ради этого содержания и дается этот специфически толстов­ский контраст. В результате вещь должна предстать не в «странном», а в должном, с точки зрения Толстого, подлинном виде.

В конце романа «Анна Каренина» Кознышев, Катавасов и Левин спорят о должном отношении к происхо­дящей тогда балканской войне. Кознышев н Катавасов, находившиеся в потоке патриотической приподнятости, говорят о «воле граждан» к начатой войне, о «всенарод­ном выражении человеческого христианского чувства», о том, что «в народе живы предания о православных людях, страдающих под игом «нечестивых агарян», а всему этому противопоставляется аргументация Левина. Левин говорит, что если б он убил когда-нибудь кого-нибудь, то только отдавшись своему «чувству непосред­ственному», но «такого непосредственного чувства к угнетению славян нет и не может быть», а что касается народа, «народ о войне ничего не знает и не думает». Далее следует наивный опрос безучастно стоящего здесь старика Михайлыча: «Ты что думаешь? Надо нам вое­вать за христиан?» Наивность ответа Михайлыча окон­чательно довершает аргументацию Левина, апеллирую­щего к непосредственной правде.

Эта страница могла бы служить хорошим примером для «остранения». Апелляцией к непосредственному чув­ству и к наивности Михайлыча «остраняется» высокий стиль дворянско-интеллигентской военной публицистики того времени. Но разве это противопоставление дано только для того, чтобы эту публицистику сделать новой и освежить ее восприятие? Разве здесь нет мысли? «Полно, полно,—говорит всем этим Толстой, — все эти ваши слова о «восьмидесятимиллионном народе» — это в лучшем случае лишь слепое увлечение, это только са­мообман из-за каких-то ваших эмоциональных преду­беждений. Оглянитесь, посмотрите, остановитесь и сверьте с правдой без предубеждений — и ничего такого, о чем вы говорите, совсем не окажется». И это пригла­шение «остановитесь, оглянитесь, посмотрите» присутствует всюду, где имеется подобное «устраняющее» сопо­ставление, и всюду здесь присутствует определенно направленная оценочная мысль. Когда Холстомер раз­мышляет о том, как люди называют вещи «своими», хотя никогда ими не пользуются, как вообще мало смыс­ла в этих людских словах «мое», «свое» и др., как глупы люди, что придают значение этим словам и руководст­вуются ими в своей деятельности, и, наоборот, как умны лошади, которые не знают и не понимают этих бессмыс­ленных слов, — то, конечно, институт собственности этим самым не только выводится из автоматизма вос­приятия, но и подвергается уничтожающей оценке, как нечто не отвечающее естественным требованиям при­роды.