Таким образом, несмотря на обилие ремарок о слезах, смысл самого текста указывает на их очень ограниченное и крайне сдержанное прямое примене­ние.

А кроме всего этого, напрасно слова Чехова в выше­указанном письме, где он протестует против слез и пла­ча, понимают в смысле требования совершенного устра­нения печальных и грустных чувств. Вовсе этого нет. Там речь идет не об устранении таких чувств, а лишь об оттенках в их внешнем выражении. Нужно продол­жить чтение письма. После слов о том, что в пьесе нет «плачущих», Чехов пишет: «Часто у меня встречаются «сквозь слезы», но это показывает только настроение лиц, а не слезы» 20, 163. Итак, настроение, по харак­теру близкое к слезам, должно оставаться, но слез, бук­вального плача не должно быть. Чехов борется против сгущений, он ищет меры. Он боится преувеличений, ему нужны немногие, слегка наложенные штрихи, кото­рые обозначили бы необходимую ему эмоциональную выраженность без всякой подчеркнутости и резкости.

Вот другой случай, где поправка Чехова касается лишь соблюдения необходимой меры эмоционального выражения. Во II акте МХТ имел в виду дать декора­цию с кладбищем. Чехов поправляет: «Во втором акте кладбища нет» 20, 163. А в письме К. С. Станислав­скому он поясняет: «Кладбища нет, оно было очень давно. Две, три плиты, лежащие беспорядочно,— вот и все, что осталось» 20, 189—190. Опять речь идет об оттенке, но не об устранении. Эмоциональная тональ­ность сохраняется, но остается лишь намеченной, обна­руженной лишь настолько, чтобы дать направление к известному эмоциональному восприятию происходящего, не поглощая при этом всех других оттенков и линий, которые должны здесь же проходить в общем звучании.

Наконец нужно вспомнить, что поправки и пожелания Чехова, направленные к постановке пьесы, касаются не только комических и веселых мотивов, но и элементов совсем противоположных. Напомним здесь хотя бы его заботу о печальной эмоциональной тональности звука от сорвавшейся в шахтах бадьи. Эта грустная интона­ция звука театру вначале не удавалась, н Чехов настой­чиво останавливал Станиславского, стараясь разъяснить - «Не то, не то,— повторял он,— жалобнее нужно, этак как-то грустнее и мягче»