Некоторые сопутствующие индивидуальные особен­ности образа Настасьи Филипповны будут отмечены в дальнейшем, в попутном изложении через сравнение с другими лицами.

Тематическое углубление образ Настасьи Филиппов­ны во многом получает через Ипполита, с которым у нее, при огромном индивидуальном различии, имеется мно­го общего. Вот почему мы, вслед за Настасьей Филиппов­ной, сочли удобным сейчас же остановиться на Ипполите.

Как падение Настасьи Филипповны связь с Тоцким, так чахотка Ипполита играет, по авторскому за­мыслу, роль того реактива, который должен служить проявителем заданных свойств его духа. И далее, если в Настасье Филипповне автору нужна была трагедия моральной ущербленности, то она, как мы видели, мо­гла осуществиться лишь при наличности большой мо­ральной же чуткости ее; то же самое в Ипполите: здесь автору нужна была обида и ущербленность через лише­ние блага самой жизни, и, сообщая наибольший тра­гизм этому лишению, автор в Ипполите рядом с чахоткой обостряет любовь к жизни. Вот почему так настой­чиво в Ипполите, при его бунте против жизни, повто­ряется мотив любви к жизни Ему, умирающему, ка­жется, что «все люди слишком, кроме него, слишком жизнью не дорожат, слишком дешево повадились тра­тить ее, слишком лениво, слишком бессовестно ею поль­зуются...»; при всей злобе, он в душе ласкает и Пав­ловский парк, и восходы и заходы солнца, и голубое небо. Настасья Филипповна, страдая от обиды, не мо­жет простить лишения и живет в гордом бунте и даже любимое злобе отдает. Тот же мотив н в Ипполите. Ип­полит, воспринимая свою болезнь как обиду обделен­ного на общем пиру жизни, завидует всему живому и остающемуся у жизни «даже и мошка в этом хоре уча­стница, а я один выкидыш» и проч., и в душе его, так­же рядом с любовью, поднимается злоба и отрицание - пренебрежение: «Нельзя оставаться в жизни, которая принимает такие странные, обижающие меня формы» Курсив мой.— А. С.. «Я не в силах подчиниться тем­ной силе, принимающей вид тарантула». Законы приро­ды воспринимаются его гордым личным началом как обезволение, оскорбительная, глухая и бессмысленная тирания и насмешка картина Ганса Гольбейна, образ тарантула как символ глухой, темной и немой неустра­нимой силы, Мейерова стена и проч.. Как н в Настасье Филипповне, здесь из претензий личного начала подни­мается и по-своему обостряется мотив злобы к люби­мому. Жизнь, воспринятая рассудком и личным, само­любивым н претенциозным началом в человеке, предста­вляется сплошным закланием достоинства человеческого и оправдана быть не может; любимое, по гордости, Ипполит присуждает к уничтожению «Я умру, прямо смотря на источник силы и жизни, и не захочу этой жизни!». Имеется в Ипполите и мотив наслаждения обидою: «Знайте, что есть такой предел позора в со­знании собственного ничтожества и слабосилия, даль­ше которого человек уже не может идти и с которого начинает ощущать в самом позоре своем громадное наслаждение... Ну, конечно, смирение есть громадная сила в этом смысле, я это допускаю,— хотя и не в том смысле, в каком религия принимает смирение за силу».