Здесь же у Гегеля имеется еще одна частность, которая нашла свой отзвук в «Войне и мире». У Гегеля сказано: «Они всемирно-исторические личности. — Л. С. появлялись не для спокойного наслаждения, вся их жизнь являлась тяжелым трудом... Когда цель достиг­нута, они отпадают, как пустая оболочка зерна» стр. 30. Толстой описание последних дней Кутузова заканчивает словами: «Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобожде­на и поставлена на высшую степень своей славы, рус­скому человеку, как русскому, делать больше было не­чего. Представителю народной войны ничего не остава­лось, кроме смерти. И он умер».

Все, что сближает Толстого с Гегелем, направлено у Толстого на обоснование ограниченного значения инди­видуальной воли и признание объективной необходи­мости, подчиняющей волю человека своим условиям и своим законам. В характеристике Кутузова эта теория являлась принципом, объясняющим особенности его личной деятельности. Отсюда выводились его сдержан­ность и его сосредоточенное внимание к общему сложе­нию обстоятельств, которым он, не теряя своей целеуст­ремленности, должен был подчинять свою волю. Учение Гегеля о соотношении свободы и необходимости помо­гало Толстому представить своеобразие поведения Куту­зова как результат понимания общего хода вещей и как проявление целенаправленности, сознательно подчинен­ной народной необходимости.

Исходная основа философии Гегеля, также и фило­софии самого Толстого, не позволила этой теории выйти за пределы фатализма. «Необходимость» Гегелем трак­туется как ведущая сила «мирового духа» или «провиде­ния»; также и Толстой ту же «необходимость» или сово­купность причин в конце концов возводит к воле и целям «провидения». В конечном итоге воля людей утра­чивает всякое значение, а движущей силой истории ока­зывается некая потусторонняя нечеловеческая воля. Толстой не хотел называть себя «фаталистом», но по принятому основному принципу неизбежно им ока­зывался. В этом состоит главный идейный порок исто­рической теории Толстого. Этот порок отразился и в концепции образа Кутузова: «необходимость» иногда оказывалась акцентированной в ущерб «свободе».

Резкое несогласие с Гегелем у Толстого было в во­просе об оценке «великих людей». Гегель деятельность великих людей освобождает от моральной оценки и нравственной ответственности. «То, чего требует и что совершает в себе и для себя сущая конечная цель духа, то, что творит провидение, стоит выше обязанностей, вменяемости и требований, которые выпадают на долю индивидуальности по отношению к ее нравственности». «Таким образом, дела великих людей, которые являют­ся всемирно-историческими индивидуумами, оправды­ваются не только в их внутреннем бессознательном значении, но и с мирской точки зрения. Но нельзя с этой точки зрения предъявлять к всемирно-историчес­ким деяниям и к совершающим их лицам моральные требования, которые неуместны по отношению к ним» стр. 64.