Когда ему пришла мысль о молодости, о том, что он снова может статьмолодым, свежим, энергичным и беззаботным, он, страшно взволнованный и дажепотрясенный, выбежал из дому и долго бродил по саду, стараясь унять ужасноеволнение и дрожь во всем теле.Эта мысль показалась ему настолько удивительной, сказочной, невероятнойи вместе с тем не несбыточной, что чем больше он думал, тем ярче рисовалисьсчастливые картины его будущих дней.Тогда он вышел из сада и, быстро шагая, пошел в парк. И там, в парке,ходил, сняв фуражку, взволнованный и пораженный.Была ранняя осень. Желтые листья лежали на дорожках и на траве. Легкийветер по временам покачивал верхушки деревьев. И неприятно каркали вороны,потревоженные первым дуновением осени.
Василек присел на скамейку и, уронив фуражку на землю, неподвижносидел, закрыв глаза и боясь шевельнуться, чтоб не потревожить свои волшебныемысли.Ему рисовались необычайные картины его будущей молодости.Цветы. Роса. Летнее утро. Солнце в окошке. Радостное пробуждение.Беззаботность. Любовь. И тот восторг, та свежесть чувств и те восхитительныеощущения молодости, о которых он почти позабыл и которые трудно даже сейчасприпомнить или даже на минуту представить себе.Да, он позабыл эти ощущения. И теперь, стараясь припомнить, поражался,насколько все было иное и почти сказочное, удивительное по своей силе ирадости.Он вспомнил вдруг первое письмо от женщины. Надушенный конверт. Итоненькие буковки. И сладостную дрожь в руках, когда он распечатывал этомилое послание. Он вспомнил вдруг себя мальчишкой. Первую ложку варенья,когда сводило скулы от желания и жадности. Утреннюю дрожь и восторг, когдаон вставал на рассвете, чтоб идти удить рыбу.Нет, ничего подобного, ничего похожего не случалось с ним в дальнейшейжизни.Да, он вернул бы эти ощущения любой ценой, хотя бы даже на самоекороткое время.И тогда он, улыбаясь, стал думать: а что именно он отдал бы занесколько лет возвращенной молодости?И оказалось, что он отдал бы решительно все жизнь, здоровье близкихлюдей, честность, и профессию, и все то, чем привык дорожить и гордиться ссамого начала своей жизни.И тогда он стал смеяться, говоря себе, что это бывает только в сказках,что никто не потребует от него ни преступления, ни "продажи души", ни подлости за возвращенную молодость. Он вернет ее со5г ственным умением и ценойсвоих знаний и настоим чивости.Он пришел домой иным человеком, чем был прежде.
Он холодными глазамипосмотрел на свою мадам к Лиду. И, медленно шагая, вошел в свою комнату.Еще вчера он, возвращаясь домой, старался незаметно проскользнуть ксебе, чтоб не натолкнуться на чьи-нибудь расспросы и чтоб не встретиться сЛидой и не начать с ней объяснений, разговоров и дискуссий. Сегодня он,усмехаясь и не опуская глаз, прошел перед Лидой, готовый в случае чего датьей решительный отпор.В короткое время он резко изменился и изменил свою жизнь, привычки идаже свою психику.Он свыкся было со своей старостью, со своим утомлением и сутулымиплечами. Он с молодых лет привык презирать лощеных, здоровых, краснощеких,грудастых людей, называя их животными и скотами. Нынче в своем воображениион рисовал себя именно таким. Он полюбил этот образ и стремился к нему. Все,что раньше его тревожило и приводило в беспокойство, перестало еготревожить. Он относился ко всем вещам иначе, чем раньше, и усмехался тому,что заставляло еще недавно страдать и волноваться.Встречаясь с Лидой, он мило улыбался и говорил ей, что он вел себя какмальчишка, что этому пришел конец, что он покорнейше просит ее больше нетретировать его и не задергивать бессмысленными вопросами и требованиями.Что касается политических вопросов, то пусть она знает - он не враг, он, вобщем счете, идет за социализм, и кое-какие мелочи он сам, без чьей-либопомощи, в дальнейшем продумает и решит. Это решение он откладывает на тевремена, когда он будет здоров. И если придет к положительному решению, тоотдаст все свои силы и это свое возвращенное здоровье на общее дело.
Тем не менее Василек начал по временам подтрунивать над Лидой, говоря,что она курсистка, девчонка и пигалица, которой впору сопливых ребят учить,а не его, профессора и довольно видного ученого своего времени. Их ролитеперь переменились. Теперь Лида, взбешенная и взволнованная холодными,саркастическими словами, хлопала дверью, выбегая из комнаты. А он ироническиподшучивал, говоря, что в нашем любезном отечестве всегда почему-то былозатруднительно жить и эта трудность и по сие время остается. Да, конечно, онпонимает - трудности роста, но что вообще он не слишком-то высокого мнения ороссийских мозгах, которые выдумали дугу и балалайку - пустые и комичныепредметы, без которых решительно обошлось все остальное человечество.Лида кричала, что он пошляк и обыватель и что ей совестно, что у неетакой мизерный отец. Нет, она приложит все старания уехать из дому как можноскорей. Она завтра же попросит мужа вывезти ее из этого обывательскоговертепа.Однако она не уезжала. Ее муж, с которым она виделась весьма редко, былсейчас, как нарочно, до крайности загружен самыми экстренными делами. Онприходил домой поздно и, поспав часов шесть, снова спешил по своим делам. Онсо дня на день откладывал переезд Лиды, говоря, что счастье от них не убежити что сейчас есть дела поважнее всех мелочей повседневной жизни.
Лида, несколько огорчаясь в душе и вместе с тем удивляясь поспешности,с какой он женился, соглашалась немного обождать, признавая, что поискиквартиры, переезд и разные хозяйственные дела и передряги отрицательноотзовутся на ходе его работ. А он хвалил ее за благоразумие и политическуюзрелость, говоря, что он теперь наглядно видит, как он здорово не ошибся,выбрав именно ее, и что лучшей жены ему действительно, пожалуй, сейчас ненайти... И Лида, довольная похвалой, восторженными глазами смотрела на мужа,говоря, что и ей тоже, пожалуй, лучшего мужа не надо. Они были по-своемусчастливы и не спешили потревожить свое счастье поцелуями и объятиями.Что касается Василька, то он теперь ежедневно занимался гимнастикой.Начав с маленьких упражнений и легких поворотов, он перешел к более сложнымвещам - он бегал по саду туда и сюда, перепрыгивая, как козел, через клумбыи скамейки. И даже, когда никто не следил, подтягивался на руках, держась засучок дерева, надуваясь и багровея от чрезмерного старания. У себя дома, вкомнате, он ходил преимущественно голый или в легких трусиках, а на улицу,несмотря на прохладный сезон, выходил в сетке, в летних штанах и в туфлях набосую ногу. В таком безобразном виде, несвойственном ученому, он добегал довокзала или до парка и, нимало не смущаясь встречных, возвращался домой,покрасневший и оживленный.Лида с изумлением посматривала на отца, считая, что старик слегкасвихнулся и что все это, вероятно, л закончится весьма дурно.