Домашние неприятности совершенно сломили здоровье профессора. Но онсердился и раздражался не потому, что в спорах его побеждала Лида - девчонкаи его дочь. Он сердился на себя за то, что не мог прийти до сих пор к какому-нибудь определенному и ясному политическому решению.То ему казалось все правильным, нужным и замечательным, и дажеграндиозным. То, напротив того, встречая какие-нибудь мелочи быта иличеловеческие! свойства, он махал рукой и говорил, что все это вздор инеосуществимая фантазия.И в своих противоречиях он искренне страдал, волновался и стремилсяприйти к какому-нибудь решению, что ему не удавалось.Эти противоречия уничтожали остаток здоровья профессора. Он стал плохоспать, задыхался, хватался рукой за сердце и чувствовал такую усталость,какой он еще никогда не знал.Лида с жестокостью молодости не замечала этих; страданий Василька. Ейво что бы то ни стало хотелось образумить отца, выбросить из него весьидеалистический мусор прежней жизни. Ей казалось, что ее отец ни о чем недумает и что он попросту не слишком-то политически грамотный господин. И всилу этого она не уставала говорить с ним о политике, растравляя его иприводя в бешенство.Жизнь Лиды неожиданно изменилась. Однажды, вернувшись из Ленинградадомой, она спокойным, бытовым голосом сказала родителям, что сегодня онавышла замуж, записавшись с секретарем коллектива.Родители, раскрыв рот, слушали столь спокойные речи о столь крупномсобытии, недоумевая и не осмеливаясь расспрашивать.
Да, она вышла замуж. Временно она остается еще дома. Но весной илиосенью муж получает квартиру, и тогда она распростится со своей семьей.Мать, взволнованная и ошеломленная, просила хотя бы привести мужа -посмотреть на него одним глазком.Ну что ж, она, конечно, приведет его. Только он слишком перегружен. Емусейчас не до личной жизни. Она сама-то будет видеть его раз или два внеделю. И то, если он не будет в отъезде. А если его пошлют на посевную, тодолго не придется видеться. Пока же они видятся только на службе, и то вобеденный перерыв, раз или два в пятидневку.Мамаша, думая, что она от всех этих своих гаданий и пасьянсов слегкасвихнулась, слушала свою дочку, не стараясь даже уразуметь основную суть.Эта перемена почти не отразилась на Лиде - ни на ее характере, ни наотношениях к родным. Впрочем, с некоторой, пожалуй, мягкостью и жалостью онастала разговаривать с отцом. И, поспорив с ним, сама первая шла напримирение. Однако споры не прекращались.-Василек,- говорила Лида таким тоном, будто бы разговаривала смаленьким,- мне бы хотелось услышать от тебя наконец, в чем дело, в чем твоерасхождение с нами. Ну, давай не будем сердиться и ругаться. Давай поговоримпо-хорошему. Я постараюсь тебе объяснить.Не доверяя мягким словам, Василек отнекивался, бормоча о том, что данет, он как будто бы со всем согласен, разве что некоторые мелочи, окоторых, право, не стоит говорить. Это сложно, и она не поймет.Нет, она-то поймет, но вот она чего не понимает: как это заблуждаютсялюди? Так все ясно. Отчетливо. Такая открывается грандиозная, величественнаякартина новой жизни, где нет классов, рабства, эксплуатации. Ей просто непонять, как умный и порядочный человек может не пойти за этим. И в чемнаконец его сомнения? И что за таинственные мелочи, хотела бы она знать.Вероятно, за этими мелочами стоит нечто крупное, что толкает его в рядклассовых врагов.Нет. Он, в сущности, не враг. Ну хорошо, он расскажет о своихсомнениях. Он сам, впрочем, не очень-то разбирается в них. Нет, он вообщепротив капитализма.Ну хорошо. Он постарается объяснить. Да, он согласен, что капитализм неведет человека к улучшению моральных качеств. В самом деле, капитализмоплачивает наилучше всего и создает наилучшие условия тем людям, которыеумеют торговать. Значит, там наивысшая оплата идет прежде всего по тем, всущности, низменным способностям и по тем невы соким качествам ума, как,скажем, хитрость, изворотливость, умение вовремя купить и с выгодой продать.И в силу этого он признает, что в основном капитализм культивирует иобостряет ум именно в его низменных свойствах. Он признает, что и в смыслетактики правильно, пожалуй, именно теперь в корне изменить порядок, чемждать, как ожидают, скажем, меньшевики, улучшения человеческой породы и ещебольшего развития техники.
Он признает, что такой взгляд есть малодушноежелание отложить решение вопроса на дальние времена, так как улучшениепороды само собой не приходит и никакой тенденции к этому нельзя увидеть напротяжении сотен лет.Лида радостно слушала отца, бормоча: "Ах, молодец! Ах, Василек! Ах,глядите! Он сумел перешагнуть меньшевиков".Да, со всем этим он согласен. Все это он считает правильным идостойным. Его тут беспокоила одна вещь, которую он, пожалуй, разрешил. Онговорит об инстинкте, свойственном каждому животному, об инстинктенакопления и о заботе о черном дне, без чего не бывает ни спокойногосуществования, ни ясности, ни здоровья. Ну что ж, в этом смысле государствоберет на себя заботу. Это дело поправимое. Но вот, как ни странно, одна вещьникак не укладывается в его голове. Он никак не может отрешиться от понятия"денег и никак не может понять жизни, в которой деньги не будут играть тойроли, какая им предназначена. Да, он против эксплуатации труда. Он противчастной торговли и наживы. Но он против равенства. Он за социализм сденьгами.-Ах, это мелочи! - смеялась Лида.- Ну вот, и договорились. Ну, Василек,ну как, право, не совестно! Ведь это же самый пустой вопрос. Ведь деньги -это вопрос привычки. Сознание изменит эту привычку. Или ты действительнодумаешь с деньгами въехать в социализм?Да, он признает, что от этого привычного понятия просто трудноотрешиться. Но за этим он видит более сложные вещи. Ну, хотя бы старость иуродство, ничем не компенсированные.-Ну, это уже свинство,- сердилась Лида.- Ты, кажется, договариваешьсядо черт знает чего. Значит, ты хочешь, чтоб старики были бы богатые и имеливозможность покупать в жены молодых женщин, так?Нет, зачем покупать? Зачем такие резкие слова? Нет, он не хочет этого.Он просто реально оценивает человеческие свойства. Он признает, что любовь иуважение, которые куплены за деньги, ничего не стоят. Что это, в сущности,отвратительно и не дает ни радости, ни утешения. Но он не решает этоговопроса в области эстетики. Он считает, что молодая женщина может искреннеполюбить и даже такого, как он, если у него положение лучше, чем у других. Аесли этого положения у него не будет - кто на него посмотрит? Все пойдут замолодыми.Лида, с трудом скрывая смех, слушала Василька. -Ах,- смеялась она,-папка, Василек, значит, только-то у тебя и расхождения! Значит, ты, старыйловелас, выговариваешь себе возможность жениться на молоденькой женщине!Василек сердился, говоря, что она ничего не понимает и что за этимстоит вся жизнь. Что это определяет не только старость, но и зрелые годы.Лида, в свою очередь, сердилась, браня отца развратником, грязнымстариком, которому нужна проституция и покупка любви за деньги.-Ничего,- говорила она,- вас, стариков, приведут в христианский вид.Нечего вам развивать грязные инстинкты и стремиться черт знает к чему.Поживите наконец в чистой и опрятной старости. А если захотите настоящейлюбви - вас в пятьдесят лет могут полюбить не за деньги, а заобщественно-полезную работу, за тонкость ума, за талант. Невелика честьполюбить за деньги. Это не настоящее.Взволнованный Василек просил ее умолкнуть, говоря, что ей не понятьвсей сложности вопроса и что он вовсе не о себе говорит, а вообще. Вообще остарости и о стремлениях людей. Он знает, что, если будут все равны -старики останутся за флангом и ничем не будут компенсированы. Он знаетлюдей, знает, как возникают чувства.Снова разгорался спор и крики, сыпались обидные слова. Страстиразгорались. Василек стучал кулаком об стол, говоря, что она его уморила.Лида кричала, что ему, старику, следует думать о своей науке, а не опаршивых девицах, что она этим буквально шокирована, что она пораженанизменными уклонами своего отца.Задыхаясь и хватаясь за сердце, Василек раскидывал стулья, выбегал наулицу, напялив на свою седую голову фуражку.Он шел, как бы не видя ничего, по улице. Потом волнение его понемногуослабевало. Ах, зачем были крики и волнения? Его жизнь закончена. И всеничтожно в сравнении с этим концом. Что, ему двадцать лет, что он горячилсяи кричал? Как глупо! Ах, как глупо и тяжело! Он шел мимо маленьких домиков,размахивая руками и не сторонясь прохожих. Он смотрел на эти деревянныедомишки, построенные в прошлом столетии. Тут, в этом бывшем Царском Селе, вэтих домиках, проходила прежняя придворная жизнь рухнувшей империи. Тут жилибарыни и фрейлины. Гвардейские офицеры и сановники. И люди, близкие кодвору. Он с любопытством осматривал окна и подъезды, к которым когда-топодъезжали кареты и коляски. Он мысленно видел людей, выходящих из карет.Лакеев в красных ливреях. Дам с маленькими собачками, в мехах, в боа.Вот какой-нибудь гвардеец, гремя саблей, входил в этот подъезд ккакой-нибудь пышной красавице.Нет, он позабыл эту жизнь. И казалось странным, что это когда-то было.Вот в чем у него не было сомнений. Он презирал эту дворянскую жизнь,напыщенную и пошлую. Его раздражали баре, и особняки, и пышная * жизнь,которая давалась по рождению, а не по заслугам.Вот в чем он не знал сомнения и что презирал. Но деньги, деньги! Новаяжизнь, в которой будет равенство и не будет денег. Вот это не укладывалось вего голове.
Какая-то молодая особа в шелковом пальто, с накрашенными губками, милоулыбнувшись, поклонилась ему.Он сначала не обратил внимания, не ответил на поклон, потом,обернувшись, посмотрел ей вслед, недоумевая, кто бы это был.Он обернулся не вовремя. Молодая особа в этот момент, тоже обернувшись,кривляясь и дурачаясь, высунула ему кончик языка. Но, видя, что он заметилее глупую шалость, смутилась и бросилась в сторону, захохотав и закрыв лицоруками.
"Кто бы это был?-подумал профессор.-Ах, возможно, что это соседскаядочка".
Он никогда не обращал на нее внимания и не запомнил ее лица. Но,вероятно, это была она - с накрашенными губами, вульгарная и неприятнаяособа с вихляющимися бедрами.Это в самом деле была Туля. Она возвращалась со свидания домой. Онасмеялась теперь своей шалости. И, веселья, краснощекая, шла домой своейтанцующей походкой. Она дошла до калитки своего сада и обернулась назад.Милая привычка красавицы, которая предполагает, что за ней кто-нибудь сзадиволочится. Но никого не было. Старый профессор стоял на углу и смотрел вдругую сторону, ошеломленный старыми видениями.Она еще раз показала кончик языка этому глупому старику, без толкустоящему на углу, и, смеясь, вошла в сад. Она не предполагала еще, что этотстареющий человек через год будет ее мужем.