Итак, он был старый, больной и утомленный. Гримаса неудовольствия какбы застыла на его лице. Глаза стали пустые и равнодушные. Щеки виселискладками. Шея покрылась морщинами. Седые усы поникли книзу. Кожа потерялаблеск жизни. И он ходил медленно, вяло передвигая ногами, выпятив живот ираспустив губы, как это делают беременные женщины.Короче говоря, это был среднего роста пузатый усач с лицом бледным иравнодушным, достойным жалости и медицинских советов.А между прочим, в комнате на стене висели две фотографии, на которыхего запечатлели в момент сияющей молодости.Как странно и любопытно глядеть. Какая удивительная разница. Какаястрашная перемена.
Вот он снят как будто бы за границей. Стоит около киоска с цветами. Голова слегка закинута назад. Сам тонкий, как тростинка. Черный плащ небрежно брошен на руку... Соломенная панама с пестрой лентой. Усики топорщатся кверху. Легкая самоуверенная улыбка играет на его лице. И кажется, что ему море по колено, все трын-трава и жизнь перед ним в изобилии рассыпает блага и радости. " А вот еще фотография. Вот он снят со своей молодой невестой. Черный фрак. Стоячий воротничок. Маргаритка в петлице. Молоденькая невеста, прелестная, как куколка, завернута в разные немыслимые кисейные штучки и воланы. Глазки у ней вытаращены. Ротик полураскрыт. Нежная ее лапка покоится в его мужественной, загрубелой руке... И сама молодая невеста припала головой к его плечу, как бы ища защиты от предстоящих бед, несчастий и битв жизни.
А он и тут немножко наглый, самоуверенный, с победоносным взглядом - мол, ничего... обойдется... как-нибудь проживем... чего там расстраиваться и раскисать... было бы здоровье и молодость. Ах, как, вероятно, нехорошо владельцу фотографии глядеть на свою пропавшую молодость! Как небось замирает сердце и как многое, вероятно,
хочется отдать, чтоб хоть на короткое время вернуть потерянное.
Короче говоря, у этого человека прошла молодость, миленькая невеста с вытаращенными глазками превратилась в черт знает что - в даму в пенсне с синеватыми губами. Весь восторг молодости сменился равнодушием и по временам желанием поскорей закончить неудачную игру. Вот каков был профессор в тот год, о котором идет речь.
Что касается его нравственных качеств, то тут, к чести его надо сказать, он был на большой высоте. Он был из тех хороших людей, которые проживали до революции в нашей стране, страдая и огорчаясь, видя безобразие строя, страшную несправедливость и вопиющее неравенство. Он был в душе горячим и пламенным революционером, пока не пришла революция. И он мечтал о равенстве и братстве, пока не наступило социальное переустройство.
Этот профессор и звездочет был мечтатель и фантазер, не любящий грубых объятий жизни и ее пошлой действительности. Тем не менее он был хороший человек - отзывчивый и справедливый, вечно за что- нибудь страдающий, полный беспокойства, тревоги и ожиданий. Он расстраивал свое сердце по малейшим пустякам. Он волновался, если
где-нибудь плакал ребенок. Он ходил по саду, стараясь не раздавить лягушку или даже червяка. Он тревожился, если дочь Лида опоздала со службы и не вернулась с ее обычным поездом. Он тогда с беспокойством ходил по саду, вздыхал, заламывал руки, считал до тысячи и, не дождавшись, плелся на вокзал, желая уторопить события или услышать, что никакой катастрофы не было в этот день.
И, встретив дочку, он хватал ее за руку, бормоча и смеясь, говоря: "Ну, боже мой, как же так можно пугать отца, ведь он думал, невесть что случилось".
После чего он снова впадал в равнодушие и, сонный, плелся за дочкой, брюзжа что- то себе под нос. Что же касается его ума, то он был, вероятно, умный человек, иначе,
надо полагать, он не сумел бы возвратить свою потерянную молодость. Впрочем, об уме говорить трудно. Понятие это весьма запутанное и неопределенное.
Еще в молодые годы автор отлично умел разбираться, кто умен, а кто глуп. А сейчас автор не решается давать свои оценки и определения. Честно говоря, автор слегка запутался в этих определениях. Иная пустенькая девица, щебечущая о природных свойствах жизни, кажется автору мудрейшей особой. И жучок, при виде врага притворившийся мертвым, вызывает у автора чувство удивления и восторга. А староватый философ, рассуждающий о разных психологических тонкостях и
вывертах, кажется иной раз набитым дураком, болваном, фразером и пустомелей, не видящим дальше своего носа.
Автор, между прочим, знал одну собаку, от которой все были в крайнем восторге. Владелица этой собаки, какая-то бывшая дама-патронесса, невероятными красками описывала умственные свойства своего четвероногого друга.
-Только что она не говорит,- рассуждала дама со слезами на глазах.- А так во всем остальном собака ни в чем решительно не уступает мне самой.
И действительно, собака была из тех смышленых псов, которые чего-то такое понимают.
Этому псу клали на морду, на кончик носа, хлебный шарик - и пес не трогал, покуда не получал разрешения. Собаку научили таскать корзину и даже полоскать белье. Ухватив зубами какие- нибудь панталоны, она полоскала это в пруде, ворочая мордой то туда, то сюда. Собака приносила спички из кухни и туфли из-под кровати.
А однажды, когда проехал автомобиль по шоссе, собака с лаем бросилась из сада и с рычанием пыталась схватить зубами резиновую шину.
"Стало быть,- подумал автор,- псина-то ведь ни черта не смыслит. Стало быть, она не только не понимает, что это есть нечто неживое, машина, автомобиль, который нельзя
укусить, а стало быть, она вообще ничего не понимает. Мрак и невероятная путаница царят в этом собачьем мозгу..."
Нет, автор с осторожностью говорит, что есть ум и что есть глупость
(XI).