ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ГЕРОЙ ЗОЩЕНКО

Читатель, конечно, вправе потребовать от автора  настоящего  революционного содержания,

крупных тем, планетарных заданий и героическо­го пафоса — одним словом, полной и высокой идеологии.

Один писатель широкими мазками набрасыва­ет на огромные полотна всякие »пизоды, другой описывает революцию, третий военные ритурнели, четвертый занят любовными шашнями и пробле­мами. Автор же, в силу особых сердечных свойств и юмористических наклонностей, описывает чело­века — как он живет, что делает и куда, для при­меру, стремится.

Автор признает, что в наши бурные годы прямо даже совестно, прямо даже неловко высту­пать с такими ничтожными идеями, с такими будничными разговорами об отдельном человеке.

М.Зощенко

...Когда я пытаюсь представить себе, по чьим произведениям наши потомки сумеют увидеть и понять нашу жизнь во всей многосторонности трех десятилетий, с 1920-го по 1950-ый, одно имя первым возникает в моих мыслях: Зощенко.

Е.Полонская

В предыдущих главах этой работы мы разоб­рали приемы комического у Зощенко и технику сказового построения его произведений. Однако ни сказ, ни техника комического не являются еще залогом успеха у читателя и не определяют всецело характер творчества писателя. Они го­ворят лишь о его потенциальном мастерстве, о его знании и владении приемами. Любая словес­ная пиротехника, даже самая блестящая, есть только средство для достижения художествен­ности, только набор красок и высокий уровень профессионализма, необходимый для того, чтобы

приступить к созданию полотна. И хотя у Зощен­ко этот профессионализм на несколько порядков выше, чем у большинства юмористов, главное

все-таки не только в нем, как таковом, а в уме­нии применить все это искусство для создания узнаваемого, типичного, живого героя. Именно герой Зощенко заставляет художественные при­емы "играть", делает их естественными и пото­му незаметными.

Кто же такой герой Зощенко? Чтобы ответить на этот вопрос, еще раз напомним, что формат творчества Зощенко — сатирический рассказ, и что сатира — это завуалированная насмешка од­ной общественной группы над другой. Состав этих групп при рассмотрении творчества Зощен­ко предельно ясен: с одной стороны — это обра­зованная, читающая публика, унаследовавшая моральные, этические и эстетические нормы дореволюционного времени, с другой стороны  прослойка людей, в большинстве своем состоя­щая из необразованных, некультурных, зачастую деклассированных рабочих и крестьян, выбитых революцией из колеи и не понимающих ни новых форм и норм поведения, ни новой, опрокинув-шей многие понятия старого времени идеологии. Прослойку эту ни в коем случае не следует, од­нако, отождествлять ни с рабочим классом во­обще, ни с крестьянством, ни тем более с город­ским мещанством ни в социальном, ни в мораль­но-поведенческом понимании этого термина. Че­ловек из низов, разобравшийся в политической обстановке и сознательно принявший или непринявшии новую идеологию не входит в число Зощенковских героев, как не входит в их число любой выходец из любой среды, достигший уровня нормативного читателя. В том-то и дело, что герой Зощенко — человек растерянный, потерявший социальную и моральную ориентацию, чело­век на перепутье, лишь частично, поверхностно и искаженно воспринявший какие-то понятия и принципы новой идеологии, человек, изуродо­ванный жестокостями и тяготами бурной эпохи, но пытающийся как-то приспособиться к новым нормам жизни. При этом, человек, зачастую не

лишенный здравого смысла, который часто вхо­дит в противоречие с веяниями и нововведения­ми эпохи. Шкловский, разбирая первое произ­ведение Зощенко — рассказы Синебрюхова, назвал форму их повествования "рассказом бы­валого человека". Тем не менее "бывалость" Синебрюхова не равна, скажем, бывалости героев лесковского сказа, ибо герои Лескова в резуль­тате своей бывалости приобрели некоторый жиз­ненный опыт, а Синебрюхов, хоть и бывал во многих жизненных передрягах, так и остался своеобразным Акакием Акакиевичем нового времени. Он и жалок и смешон, ни в чем ему не везет, отовсюду его гонят, но в отличие от Ака­кия Акакиевича не только события виноваты в его несчастьях, а и он сам, его непонимание того,

что происходит, крайне узкий умственный круго­зор, почти полный сдвиг моральных критериев. И еще: в отличие от Акакия Акакиевича он не только не жалуется на судьбу, но хвастается своими несчастьями, считает себя неким даже романтизированным героем. Лесковским же пер­сонажам он чужд всецело, у него нет ни их твер­дых принципов, ни ясного мировоззрения, разве что он несколько сходен с ними своей склонно­стью к хвастовству и балагурству. И главное

он человек не на своем месте. Если бы он оста­вался в деревне, он, вероятно, был бы неплохим работником, ибо, по его собственной характе­ристике, он мастер на все руки: может и "зем­лишку обработать по слову последней техники" и "каким ни на есть рукомеслом" заняться. Но он давно уже не при деле, и вся его жизнь — цепь малых и больших неудач и несчастий. При пере­сказе история его жизни предстает вовсе не ко­мической, а трагической. Он скитается без рабо­ты с места на место, живет впроголодь, не пони­мает ни политических, ни экономических сдвигов в стране — "не освещен", совершенно одинок, нет у него ни друзей, ни семьи — "задушевные приятели" Утин и Рыло только и думают, как его использовать, жена оставила его, маленький сы­нишка умер, роман с "прекрасной полячкой Вик­торией Казимировной" не получился, нигде он не нужен и никем не любим. Каким же образом из такого невеселого в общем материала получа­ется юмористическое повествование? А получает­ся оно потому, что оценка героем своего положе­ния кардинально отличается от читательской послушаешь героя, и окажется, что он первый человек во всем, все у него в руках кипит и вертится", его любят друзья, он пользуется неог­раниченным уважением и доверием у "князя вашего сиятельства", да и разрыв с прекрасной полячкой происходит потому, что он так хочет. Короче, по словам Синебрюхова выходит, что он всегда оказывается хозяином положения. Да и жизнью своей он вроде бы доволен: "Жизнь я свою не хаю. Жизнь у мене, прямо скажу, хоро-

шая". Однако далее он задумчиво замечает: "Все со мной чтой-то такое случается". "Чтой-то" все время случается не только с Синебрюховым, но и со всеми героями Зощенко, и оценка этого "чтой-то" у героя одна, а у читателя другая смешное возникает не из сюжета как такового, а из контраста оценок. Этот контраст оценок ка­сается не только событий, но и мнений, сужде­ний, отношений, восприятия ситуации. В одном месте Синебрюхов заявляет: "не люблю я полячи­шек". Но эта нелюбовь аргументируется весьма странными фактами: "Мужик ихний, безусловно, хитрая нация. Ходит завсегда чисто, бороденка

бритая, денежку копит". Впоследствии же оказы­вается, что неприязнь к полякам возникла как реакция на отказ полячки завести с ним интим­ные отношения. (Заметим в скобках, что все рассуждения Синебрюхова о Польше и полячишках' были выкинуты цензурой при переиздании рас­сказов и не восстановлены до сих пор,)