Читателям «Белой гвардии» нетрудно теперь узнать этот голос и характерные детали речевого портрета поручика Мышлаевского, хотя бы его рассказ о ночном стоянии под трактиром: «Стали это мы в полночь, ждем смены... Ни рук, ни ног. Нету смены. Костров, понятное дело, разжечь не можем, деревня в двух верстах...»; «Считаем: тридцать восемь человек. Поздравьте: двое замерзли. К свиньям»; «Штатов нет числа. Никто ни черта, понятное дело, не знает. И главное — мертвых некуда деть!» (с. 26—27). Дело не только в отдельных лексических совпадениях, но и в одном и том же в обоих случаях пласте разговорной речи, далекой от сказа зощенковского толка и близкой к собственно авторской речи прозы Булгакова, адекватной слову целой среды, ему родственной. Это особенно заметно в отрывках, ориентированных на интеллигентское просторечие: «Кто пойдет на Горку ночью, да еще в такое время? Да страшно там просто! И храбрый человек не пойдет. Да и делать там нечего» (с. 102), и. возможно, даже более узко — на офицерский жаргон: «А на Горку кто полезет? Абсолютная глупость»; «Черный костюм на нем сидел безукоризненно; белье чудное и галстук бабочкой...» (с. 104, 197). То и дело узнается не только взгляд на вещи, но и эмоции, и самый стиль речи полковника Малышева, Мышлаевского, Алексея Турбина, причем не .во фрагментах «замещенной речи» героев, а именно в речи авторской. В «Белой гвардии» особенно хорошо видна та основа, на которой рождается булгаковское авторское слово.Каким же было отношение Булгакова к той новообразующейся речи, жизнь которой так существенна для эволюции Зощенко? Если герои и рассказчики Зощенко уже в начале 20-х годов охотно прибегают к этой речи и «понимают» даже те ее слова, которые им совсем непонятны,— герой-рассказчик раннего Булгакова обнаруживает подчеркнутое ее непонпмание. « — Подотдел искусств откроем! — Это ... что такое? — Что? — Да вот ... подудел? —

14 Как пкола провалилась в преисподнюю. Транспортный рассказ Макара Девушкнна.— Гудок, 1924, 1 августа, № 1260.Ах, нет. Под-от-дел!— Под? — Угу— Почему под?— А это ... Видишь ли,—он шевельнулся — есть отнаробраз, или обнаробраз. От. Понимаешь? А у него подотдел. Под, Понимаешь?! <...> Все будет. Изо. Лито. Фото. Тео.— Не по-ни-маю»15. Герой Булгакова осваивает практически язык этого быта, выучивает его, но продолжает не понимать. «После возвратного — мертвая зыбь. Пошатывает и тошнит. Но я заведываю. Зав. Лито. Осваиваюсь.— Завподиск. Наробраз. Литколлегия» 1в. Эта позиция отчуждения от предлагаемого языка путем его остранения навсегда останется с булгаковским героем и самим автором. Он предлагает свое понимание окружающего быта и речи: оно з том, чтобы неизменно не понимать, не сливаться" с гем словом, значение которого непонятно или чуждо; когда один из героев задает другому вопрос: «Почему ваш аппарат не