1
В прозе Михаила Зощенко на протяжении пятнадцатилетия (1920—1935) реализуется, таким образом, новое, предшествующей литературе неизвестное отношение к слову.
Каким же образом соотносится это слово с работой современников?
Прямое авторское слово, принципиально отсутствующее в прозе Зощенко, не ушло, разумеется, из литературы тех лет. К середине 20-х годов, когда спадает волна разнообразных сказовых форм, заметней становится проза тех, кто это слово сохранил и в его именно пределах решал свои художественные задачи: К. Федина, М. Пришвина, В. Катаева, Ю. Тынянова, И. Бабеля, А. Толстого. Напомним, что нас интересуют не формы организации авторского повествования, разнообразные у разных авторов, а, во-первых, отношение автора к употребляемому им слову — считает ли он его правомочным, способным адекватно описывать действительность, и, во-вторых, отношение автора к живой речи современности и его оценка перспективности элементов этой -речи для построения языка художественной литературы.
Прозу Ильфа и Петрова, которую по традиции нередко помещают неподалеку от прозы Зощенко, резко отличает от последней именно ориентация на авторитетное авторское слово, построенное на фундаменте разнообразных стилей. Соавторы используют самые разные, уже открытые литературой типы прозаического слова, селекционируя наличный литературный опыт. Легко и естественно воспроизводится стиль Чехова — тот «хороший» классический стпль, который, по-видимому, импонирует им энергичною сменою фраз, коротких и просто построенных, элегичностью нето-
нации и т. п. Так же легко найти в этой прозе и подчеркнуто «толстовские» фразы: «Лед, который тронулся еще в дворницкой, лед, гремевший, трескавшийся и ударявший о гранит набережной, давно уже измельчал и стаял»1. «Подобно распеленутому малютке, который, не останавливаясь ни на секунду, разжимает и сжимает восковые кулачки, двигает ножонками, вертит головой, величиной в крупное антоновское яблоко, одетое в чепчик, и выдувает изо рта пузыри, Авессалом Изнуренков находился в состоянии вечного беспокойства» (с. 248) — особенно «толстовским» является здесь само положение этого отрывка в начале главы.
Они производят как бы пересмотр уже имеющегося в литературе материала и отбирают «годное»—то, что может быть использовано в нужном сочетании с образцами других стилей, разрывают с дурными традициями и авторизуют традиции доброкачественные. Забота о новых словах (а не о новом слове) стала для них едва ли не главной. Именно этой особенностью следует, видимо, объяснить сам факт их
1
В прозе Михаила Зощенко на протяжении пятнадцатилетия (1920—1935) реализуется, таким образом, новое, предшествующей литературе неизвестное отношение к слову.Каким же образом соотносится это слово с работой современников?Прямое авторское слово, принципиально отсутствующее в прозе Зощенко, не ушло, разумеется, из литературы тех лет. К середине 20-х годов, когда спадает волна разнообразных сказовых форм, заметней становится проза тех, кто это слово сохранил и в его именно пределах решал свои художественные задачи: К. Федина, М. Пришвина, В. Катаева, Ю. Тынянова, И. Бабеля, А. Толстого. Напомним, что нас интересуют не формы организации авторского повествования, разнообразные у разных авторов, а, во-первых, отношение автора к употребляемому им слову — считает ли он его правомочным, способным адекватно описывать действительность, и, во-вторых, отношение автора к живой речи современности и его оценка перспективности элементов этой -речи для построения языка художественной литературы.Прозу Ильфа и Петрова, которую по традиции нередко помещают неподалеку от прозы Зощенко, резко отличает от последней именно ориентация на авторитетное авторское слово, построенное на фундаменте разнообразных стилей. Соавторы используют самые разные, уже открытые литературой типы прозаического слова, селекционируя наличный литературный опыт. Легко и естественно воспроизводится стиль Чехова — тот «хороший» классический стпль, который, по-видимому, импонирует им энергичною сменою фраз, коротких и просто построенных, элегичностью нето- нации и т. п. Так же легко найти в этой прозе и подчеркнуто «толстовские» фразы: «Лед, который тронулся еще в дворницкой, лед, гремевший, трескавшийся и ударявший о гранит набережной, давно уже измельчал и стаял»1. «Подобно распеленутому малютке, который, не останавливаясь ни на секунду, разжимает и сжимает восковые кулачки, двигает ножонками, вертит головой, величиной в крупное антоновское яблоко, одетое в чепчик, и выдувает изо рта пузыри, Авессалом Изнуренков находился в состоянии вечного беспокойства» (с. 248) — особенно «толстовским» является здесь само положение этого отрывка в начале главы.Они производят как бы пересмотр уже имеющегося в литературе материала и отбирают «годное»—то, что может быть использовано в нужном сочетании с образцами других стилей, разрывают с дурными традициями и авторизуют традиции доброкачественные. Забота о новых словах (а не о новом слове) стала для них едва ли не главной. Именно этой особенностью следует, видимо, объяснить сам факт их