12 Красная новь, 1923, № 5, с. 399.
13 Там же.
14 Ср. авторское рассуждение о времени первой мировой войны в повести «М. П. Синягин»: «В те годы было еще порядочное количество людей высокообразованных и интеллигентных, с тонкой душевной организацией и нежной любовью к красоте и к разным изобразительным искусствам».
15 Чем заняты наши писатели. Андрей Белый.— Вестник литературы, 1921, № 9, с. 15,
Зощенко 1921 г. эти слова — явно на другом полюсе литературных устремлений. Иное дело, что его собственная проза оказалась ничуть не менее сложным художественным явлением, чем проза Белого,— только сложностью другого порядка.
В этом смысле весьма любопытно следующее замечание, поэта: «Русская проза тронется вперед, когда появится первый прозаик, независимый от Андрея Белого. Андрей Белый — вершина русской психологической прозы, он воспарил с изумительной силой, но только довершил крылатыми и разнообразными приемами топорную работу своих предшественников», и далее — опасения, что в текущей прозе «психология и быт возобновят свой старый роман, роман каторжника с тачкой» 1в.
Весь этот литературно-полемический контекст приобретает новую перспективу, если иметь в виду, что вскоре Мандельштам стал горячим поклонником прозы Зощенко (будто прямо ответившей позитивной программе рецензии на «Записки чудака»: «Настоящая проза — разнобой, разлад, многоголосие, контрапункт»). К известным свидетельствам добавим лишь одно неизвестное: рассказывая Чуковскому о работе над одной из «Сентиментальных повестей», Зощенко говорил ему: «Знаете. Осип Мандельштам знает многие места "из моих повестей наизусть, может быть, потому, что они, как стихи (ср. в цитированной рецензии: «Записки чудака» — как дневник гимназиста, написанный полу стихами».— М. Ч.). Он читал мне их в Госиздате» (запись в дневнике К. Чуковского от 30 марта 1927 г.). В прозе Зощенко поэт видел, можно думать, ту «морозную пыль образуемых вновь падежей», ощущение которой столь остро в его поэзии тех же лет, иногда внутренне перекликающейся с художественными посылками Зощенко («Пора вам знать: я тоже современник — Я человек эпохи Москошвея, Смотрите, как на мне топорщится пиджак, Как я ступать и говорить умею!», 1931) и с его мироощущением, вернее, волей к этому мироощущению, У поэта более напряженной («Держу в уме. что нынче тридцать первый Прекрасный год в черемухах цветет. Что возмужали дождевые черви И вся Москва на яликах плывет»; «Здравствуй, здравствуй, Могучий некрещеный поз-
1в Мандельштам О. Литературная Москва, с. 21.
12 Красная новь, 1923, № 5, с. 399.13 Там же.14 Ср. авторское рассуждение о времени первой мировой войны в повести «М. П. Синягин»: «В те годы было еще порядочное количество людей высокообразованных и интеллигентных, с тонкой душевной организацией и нежной любовью к красоте и к разным изобразительным искусствам».15 Чем заняты наши писатели. Андрей Белый.— Вестник литературы, 1921, № 9, с. 15,Зощенко 1921 г. эти слова — явно на другом полюсе литературных устремлений. Иное дело, что его собственная проза оказалась ничуть не менее сложным художественным явлением, чем проза Белого,— только сложностью другого порядка.В этом смысле весьма любопытно следующее замечание, поэта: «Русская проза тронется вперед, когда появится первый прозаик, независимый от Андрея Белого. Андрей Белый — вершина русской психологической прозы, он воспарил с изумительной силой, но только довершил крылатыми и разнообразными приемами топорную работу своих предшественников», и далее — опасения, что в текущей прозе «психология и быт возобновят свой старый роман, роман каторжника с тачкой» 1в.Весь этот литературно-полемический контекст приобретает новую перспективу, если иметь в виду, что вскоре Мандельштам стал горячим поклонником прозы Зощенко (будто прямо ответившей позитивной программе рецензии на «Записки чудака»: «Настоящая проза — разнобой, разлад, многоголосие, контрапункт»). К известным свидетельствам добавим лишь одно неизвестное: рассказывая Чуковскому о работе над одной из «Сентиментальных повестей», Зощенко говорил ему: «Знаете. Осип Мандельштам знает многие места "из моих повестей наизусть, может быть, потому, что они, как стихи (ср. в цитированной рецензии: «Записки чудака» — как дневник гимназиста, написанный полу стихами».— М. Ч.). Он читал мне их в Госиздате» (запись в дневнике К. Чуковского от 30 марта 1927 г.). В прозе Зощенко поэт видел, можно думать, ту «морозную пыль образуемых вновь падежей», ощущение которой столь остро в его поэзии тех же лет, иногда внутренне перекликающейся с художественными посылками Зощенко («Пора вам знать: я тоже современник — Я человек эпохи Москошвея, Смотрите, как на мне топорщится пиджак, Как я ступать и говорить умею!», 1931) и с его мироощущением, вернее, волей к этому мироощущению, У поэта более напряженной («Держу в уме. что нынче тридцать первый Прекрасный год в черемухах цветет. Что возмужали дождевые черви И вся Москва на яликах плывет»; «Здравствуй, здравствуй, Могучий некрещеный поз-
1в Мандельштам О. Литературная Москва, с. 21.