ремарки переставляются вперед. Они усекаются для большей динамичности, для расподобления с языком окружающей беллетристики:«Гаврила Васильевич почтительно:— Старуха проживает Старуха и актер проживают». «А следователь свое:— Расследуем старуху» («Старуха Врангель»). Зощенко вообще с удовольствием использует в этихрассказах эллиптические формы: «А тонконогий в волнении необычайном»; «Следователь волчком по комнате».Застывшая пара «реплика-ремарка» изменяется еще одним способом, как бы с другого конца: ремарка остается обычной, но вводит реплику с минимальным значением.«— Угу,— говорит,— с сенаторами».«— М-да,— сказал актер».«— Гм,— сказал Чепыга».Разными способами автор стремится достичь одной цели — заметности, несглаженности отдельного слова и строя каждой фразы. Служебные слова получают роль самостоятельных и заставляют с собой считаться, тогда как в той прозе, которую Зощенко отвергает, самостоятельные слова с его точки зрения низведены до роли служебных. Той же цеди служит заметная особенность диалога в «больших» рассказах: автор регулярным образом не дает интонации вопроса или восклицания, заключенной в строе фразы, обычного пунктуационного выражения — знаки «верхнего регистра» заменяются точкой: «Чего зубы-то заговариваешь, сука старая. Если ты вор, так и веди себя-правильно. Не заговаривай» зт.У В. Шишкова, П. Романова и других беллетристов тех лет с ярко выраженным интересом к народной речи Диалогическая реплика развивается обычно линейно, раз-
87 Заметим попутно, что в авторском отношении к семантике бранного слова в ранних рассказах Зрщенко можно увидеть начало стилевой тенденции, безусловно новой для языка русской прозы. Коротко об этом можно сказать так: табуированиые слова помещены в такой контекст, который должен нейтрализовать их — сделать обычными, заурядными — при том, что для читателя неизбежно сохраняется их принадлежность к запретному жаргону. Их художественный эффект лаконично определил в свое время В. Шкловский: «Смысл приема Бабеля состоит в том, что он одним голосом говорит и о звездах, и о триппере» [Шкловский В. Гамбургский счет. Л., 1927, с. 80), вертывается в одном направлении. У Зощецко речь героя описывает круги, возвращается к начальной фразе, продолжает то одну, то другую из спутанного клубка мыслей героев.В диалоге Зощенко постоянно преобразуются самые трудные для письменной передачи формы живой речи. Безремарочный диалог, легко, как мячик, перебрасывающий свою тему от одного персонажа к
87 Заметим попутно, что в авторском отношении к семантике бранного слова в ранних рассказах Зрщенко можно увидеть начало стилевой тенденции, безусловно новой для языка русской прозы. Коротко об этом можно сказать так: табуированиые слова помещены в такой контекст, который должен нейтрализовать их — сделать обычными, заурядными — при том, что для читателя неизбежно сохраняется их принадлежность к запретному жаргону. Их художественный эффект лаконично определил в свое время В. Шкловский: «Смысл приема Бабеля состоит в том, что он одним голосом говорит и о звездах, и о триппере» [Шкловский В. Гамбургский счет. Л., 1927, с. 80), вертывается в одном направлении. У Зощецко речь героя описывает круги, возвращается к начальной фразе, продолжает то одну, то другую из спутанного клубка мыслей героев.В диалоге Зощенко постоянно преобразуются самые трудные для письменной передачи формы живой речи. Безремарочный диалог, легко, как мячик, перебрасывающий свою тему от одного персонажа к