который бы полнел и жиры нагуливал? Нет такого человека»,— цитирует Груздев (по-видимому, по рукописи: с печатным текстом есть расхождения). «Этим стилем Мих. Зощенко владеет в совершенстве. И потому, когда в своих последних вещах он очертил явно рассказчика — старого гвардейского солдата
Груздев И. Указ. соч., с. 111.33 Ср. также статью М. Шагинян «Серапионовы братья», помеченную ноябрем 1921 г., т. е. временем, когда Зощенко не напечатал еще ни одного своего рассказа: «Они ввели в рассказ принцип,устной речи, сказыванья, как один из пособников наибольшей занятности; предполагается, что читатель слушает. Это различно выразилось у каждого. Один пользуется рефреном... третьи,наоборот, все время вмешиваются в рассказ, давая от себя нечто вроде прибаутки: «Бапан — фрукт вкусный. Впрочем, я банана не ел, и учитель Отчерчи тоже не ел...» (Вс. Иванов. Глиняная шуба)» (Шагинян т. Литературный дневник. Пг., 192л,с. 100).34 Груздев 11. Указ. соч., с. 111. «Назара Ильича, господина Сйнебрюхова», получился ряд очень колоритных рассказов....»Плодотворность сказа с явным рассказчиком для последующей работы Зощенко замечена здесь верно. Но в рассказах 1920—1922 гт. (за исключением, может быть, «Черной магии») преобладает сказ иного типа; в них постоянно встречаются фразы, по-видимому противопоказанные личному сказу: «В серо-заляпанное окно бил дождь. И капли дождя сбегали по стеклу и мучили актера» («Старуха Врангель»), Они показывают, что, стремясь в эти годы главным образом к преодолению традиционных беллетристических форм, писатель постоянно держит йх перед глазами в качестве негативного образца — и тем самым остается с ними связан.Осторожными движениями Зощенко подкручивает то одно, то другое колесико в механизме традиционного «большого рассказа», не затрагивая на первых порах основных пружин механизма. Он пробует найти новый способ повествования путем поочередной замены «шаблонных» и «постаревших» слов иными, свежими (ср. в набросках главы о романах Лаппо-Данилевской: «Писатель, который хоть немного любит и знает жизнь слов, не рискнет говорить так шаблонно и по старинке») зв. Принципиально новое отношение к прозаическому слову им пока пе найдено. Повествование монтируется из кусочков разной степени «новизны».Среди материалов к книге «На переломе» сохранилась запись, озаглавленная «Жизнь слов»: «Иные слова стареют настолько, что произносятся нами как формулы, не вызывая никакого художественного впечатления... Иные слова умирают совершенно. <...> От них запах тлена и величайшей пошлости» (Архив М. Зощенко). Пометы на многих страницах отдельного издания драмы В. Евтихиева «Requiem» (М., 1920), сохранившегося в библибтеке Зощенко,— свидетельство