за всеми изгибами мысли рассказчика. Он не регистрирует всех его словечек, заполняющих паузы (ср.: «Ладно» — в рассказе «Война»; «Хорошо-с» — в «Черной магии»). События излагаются здесь в уже просеянном виде, повествование в значительной степени освобождено от композиционно-речевых особенностей живой беседы.Можно, по-видимому, говорить о безличности литературного автора в сказе первого типа и о личности внелитературного рассказчика в сказе второго типа. Безличная форма сказа первого типа, охотно используемая в прозе начала 20-х годов, в творчестве Зощенко быстро отошла на задний план.Писателю понадобился рассказчик, «не умеющий» рассказывать, то забегающий вперед 30, то затягивающий рассказ многословными, нередко беспомощными объяснениями.Это свойство зощенковской прозы заметил в первых же рассказах писателя И. Груздев, один из самых внимательных критиков прозы «серапионовского братства», куда входил вместе с Вс. Ивановым, М. Слонимским, Н. Никитиным, К. Фединым, В. Кавериным, самим И. Груздевым и другими молодой Зощенко. В статье «Вечера „Серапионовых братьев"», написанной в основном по еще не опубли/ кованным, а только прочитанным в Доме искусств рассказам молодых писателей, И. Груздев отмечает, интерес к «народной фонетике» и «народной этимологии», к «местному диалекту» в некоторых рассказах Вс. Иванова 31. «На фонетически подчеркнутой речи строит рассказы и Ник. Никитин, но вводит он ее иначе, не разговорным языком, а

«Только об этом после. К этому и время еще не подошло. А мне только сказать нужно: если бы не упала тогда лошадь, то ничего бы, может быть, и не случилось с бабой, поспел бы Дмитрий Наумыч, ну, а тут лошадь, представьте себе, упала. Хорошо°» («Черная магия»).Книга и революция, 1922, № 3, с. НО, форме эпического сказа, как в повести «Кол» — лучшей из цикла его провинциальных рассказов» 32. И. Груздев весьма тонко дифференцирует разные типы сказа у разных «братьев» —с общим для них всех интересом к подобным формам повествования33: «Для Мих. Зощенко «характерная» речь так же важна, как и для двух первых авторов. Но если Всев. Иванов пользуется ею для характеристики разных лиц, а Ник. Никитин дает ее в форме эпически-безличного сказа, то у Мих. Зощенко она развернута на всем протяжении повести (повестью И. Груздев называет рассказ «Рыбья самка». — М. Ч.) и характеризует одно лицо самого рассказчика. Мимика, жест, интонация этого рассказчика сопровождает всю повесть, нужды нет, что он остается скрытым, а для поверхностного читателя и не замеченным. Такой речи свойственны путаный синтаксис, повторения, уменьшительные словечки и рассуждения: рассказчик словоохотлив» 84. Форму «личного» сказа Груздев видит, таким образом, даже в «Рыбьей самке» — где нет формально выраженного «первого лица», но где им верно замечены все остальные, едва ли не более существенные признаки этой формы. «Это удивительно, какая нынче пошла мелочь в мужчинах. Но и то верно: истребили многих мужчин государственными казнями и войной. А остался кто — жизнь засушила тех. Есть ли, скажем, сейчас русский человек мыслящий,