иной, новой, предполагаемой, долженствующей поэзии. Именно поэма, а пе «ложнопролетарская поэзия» показала, по мысли Зощенко, <<что параллельно с нами, побочно, живет что-то иное» и это иное не может не быть принято во впимапие. Он Увидел в ней решительное изменение всего строя литературы, ее языка. Чужие, не авторские голоса, так решительно введенные в поэму, по-новому осветили вдруг возможности сказа.Голоса эти звучат не только в диалоге — они заместили еобой голос автора:Он головку вскидавает, Он опять повеселел.Не введение разговорной и вульгарной речи — в тех или иных масштабах — в строй поэмы, а замещение ею голоса поэта —- вот что, видимо, было наиболее сильным впечатлением Зощенко от поэмы («варварская лира» в «Скифах» Блока).Язык «Двенадцати» был воспринят многими чуткими к жизни слова современниками как не только глубоко новый, но непререкаемый, императивный в этой новизне, как слово единственно возможное в этот момент. Это прекрасно выразил А. Ремизов: «Когда я прочитал «Двенадцать», меня поразила словесная материя — музыка уличных слов и выражений — подскреб слов неожиданных у Блока... В «Двенадцати» всего несколько книжных слов 139 Вот она какая музыка, подумал я. Какая выпала Блоку удача: по-другому передать улицу я не представляю возможным. Тут Блок оказался на высоте словесного выражения»40. Само это мнение Ремизова, несомненно, высказывалось в беседах с Зощенко 1919—1921 гг. и было важным для молодого писателя, относившегося к оценкам Ремизова с большим пиететом.Работая над своей книгой «На переломе», Зощенко одну лишь поэму Блока помещает по эту сторону хребта, одной ей не отказывает в новизне и насущности.

39 Ср. вапись в дневнике К. Чуковского от 30 ноября 1919 г.:«Блок, когда ему сказали, что его египтяне в «Рамзесе» говорят слишком развязно, слишком по-русски, — сказал: «Я боюсь книжности своих писаний. Я боюсь своей книжности». Как странно — его вещи производят впечатление дневника,— раз- давленных кишок. А он — книжность!»40 Кодрянская Н. Алексей Ремизов. Париж, 1959, с. 103. Ср. У О. Мандельштама: «Здесь схвачены и закреплены крылатыеречения улицы, нередко эфемериды-однодневки вроде: «У ей керенки есть в чулке», и с величайшим самообладанием вправ-лены в общую фактуру поэмы» (Барсучья нора — Россия, 1922, кн. 1, с. 29. См. также «О поэзии», 1927). Ср. в статье Маяковского и Брика: «И поэзия и проза древних (так называют авторы дореволюционную литературу.— М. Ч.) были одинаково дальше от практической речи, от жаргона улиц, от точного языка