Тогда возник вопрос о признании пролетарской поэзии, искусства. Вопрос, который ничего не разрешил. И по сие время носятся с ним иные как с писаной торбой, иные заявляют такое:
Не признаю. Заказано в Пролеткульте».
Зощенко не соглашается с этой торопливой оценкой. Поэма Блока для него — явление особое, многое меняющее на карте литературной современности.
«Впрбчем, раньше, до поэмы «Двенадцать», читая носледнюю патентованную бездарь, я ужасно как сомневался и Думал, что всегда найдутся этакие придворные поэты, воспевающие королевские прелести. И тогда очень думал, что поэты спешно исполняют подряд на знатного, клиента.
Но Александр Блок...
Какой уж тут подряд... Тут уже новые слова, новое творчество и ке оттого, что устарели совершенно слова Я мысли и идеи наши, нет, оттого, что параллельно с нами, добочно, живет что-то иное, может быть и есть — пролетарское.
И живет не шумно и часто бездарно, но живет. Я слышу биение сердца —
...Идут без имени святого Все Двенадцать — вдаль. Ко всему готовы, Ничего не жаль.
Но героический эпос с элементарнейшей основой во всем — явление ничуть не удивительное.
Я совершенно был уверен, что такое «умирание» и всякие изысканные изломы в искусстве, в частности в литературе, какие были в последние годы, вообще не способны к продолжительной жизни. Рецептов оздоровления я не знаю, но зато я очень знаю и помню, что однажды от такого умирания, от литературной анемии мы уходили и уходили —
к порнографии и пинкертоновщине.
И что нынче мы уходим к поэзии Варваров.
Я не занимаюсь предсказаниям!*... Я никогда не был провпдцем, но предчувствую, что судьба двух литературных отступлений — одинакова, несмотря на органическое их различие и по глубокостп и новизне».
Трудно переоценить поворотное значение этих характеристик в писательской судьбе Зощенко. Статья задокументировала переходную ситуацию — не только в общем взгляде на литературную современность, но, как увидим, и в отношении к слову.
Напомним запись: «Двенадцать заставили подозревать меня, что есть такая пролетарская поэзия». Поэма Блока увидена им как зеркало
Тогда возник вопрос о признании пролетарской поэзии, искусства. Вопрос, который ничего не разрешил. И по сие время носятся с ним иные как с писаной торбой, иные заявляют такое:Не признаю. Заказано в Пролеткульте».Зощенко не соглашается с этой торопливой оценкой. Поэма Блока для него — явление особое, многое меняющее на карте литературной современности.«Впрбчем, раньше, до поэмы «Двенадцать», читая носледнюю патентованную бездарь, я ужасно как сомневался и Думал, что всегда найдутся этакие придворные поэты, воспевающие королевские прелести. И тогда очень думал, что поэты спешно исполняют подряд на знатного, клиента.Но Александр Блок...Какой уж тут подряд... Тут уже новые слова, новое творчество и ке оттого, что устарели совершенно слова Я мысли и идеи наши, нет, оттого, что параллельно с нами, добочно, живет что-то иное, может быть и есть — пролетарское.И живет не шумно и часто бездарно, но живет. Я слышу биение сердца —
...Идут без имени святого Все Двенадцать — вдаль. Ко всему готовы, Ничего не жаль.
Но героический эпос с элементарнейшей основой во всем — явление ничуть не удивительное.Я совершенно был уверен, что такое «умирание» и всякие изысканные изломы в искусстве, в частности в литературе, какие были в последние годы, вообще не способны к продолжительной жизни. Рецептов оздоровления я не знаю, но зато я очень знаю и помню, что однажды от такого умирания, от литературной анемии мы уходили и уходили —к порнографии и пинкертоновщине.И что нынче мы уходим к поэзии Варваров.Я не занимаюсь предсказаниям!*... Я никогда не был провпдцем, но предчувствую, что судьба двух литературных отступлений — одинакова, несмотря на органическое их различие и по глубокостп и новизне».Трудно переоценить поворотное значение этих характеристик в писательской судьбе Зощенко. Статья задокументировала переходную ситуацию — не только в общем взгляде на литературную современность, но, как увидим, и в отношении к слову.Напомним запись: «Двенадцать заставили подозревать меня, что есть такая пролетарская поэзия». Поэма Блока увидена им как зеркало