отношении к слову), сопровождавшийся одновременным поворотом к традиции давней — главным образом к Пушкину, противопоставленному (как показано было в пятой главе) всему «позднему» периоду русской литературы, начиная с Достоевского. В этом отношении сближены позиции Зощенко и Платонова второй половины. 30-х годов.
Но весьма важно, что, разрьщая с ближайшей традицией, Зощенко обстоятельно ее вспоминает — и насыщает ее материалом всю повесть, главная тема которой — воспоминания в поисках причины тоски. «Не скрою от вас — у меня появились слезы на глазах, когда я вдруг вспомнил эти позабытые звуки. Так вот откуда сожаление,- подумал я.— Значит, я оплакиваю не тот „красивый мир богатых и нищих, я оплакиваю ту печальную поэзию, ко¬торая была мне сродни. Может быть она действительно была хороша — эта поэзия?», В поисках ответа автор пе
33 Болыге Ц, Указ. соч., с, 140.
ребирает строчки стихов. «Я стал перелистывать стихи Брюсова, его дневники, письма». Так прямо фиксируется вадача повести — пересмотр, перелистывание — перед тем как захлопнуть книгу «старых песен».
6
В январе 1930 г. Зощенко держит речь на одном из совещаний и говорит следующее: писатель, который хочет писать «не для трех тысяч интеллигентских читателей,— долями очень подумать, как ему теперь быть.
По-моему, надо бросить все эти так называемые художественные штучки, всякие областные и заумные слова, пышные сравнения и прочую литературную красоту и эстетику. Я не говорю, что писатель должен сделаться чем-то вроде учителя школы 1-й ступени или куплетистом. Нет. Писатель должен только максимально упростить свою продукцию».
Усилившееся в середине 30-х годов беспокойство Зощенко о читателе, исключительная, сопровождаемая специальными разъяснениями в статьях и комментариях забота о понятности, доступности, обращенные к писателям настойчивые советы отказаться от старого художественного языка «сугубо интеллигентской литературы», живейшим образом напоминают последнее выступление Маяковского — на вечере, посвященном 20-летию его деятельности. Здесь те же мысли и даже такая же терминология. «Вот две основные трудности,— говорит Маяковский.— Привычка писателя сегодняшнего дня писать тем языком, который выдуман интеллигенцией, который был разъединен от языка улицы, от языка масс и назывался литературным языком. Тем языком, который замыкался узким кругом салонов,— о любви, о драмах на каком-нибудь балу и т. д. и т. д. О
отношении к слову), сопровождавшийся одновременным поворотом к традиции давней — главным образом к Пушкину, противопоставленному (как показано было в пятой главе) всему «позднему» периоду русской литературы, начиная с Достоевского. В этом отношении сближены позиции Зощенко и Платонова второй половины. 30-х годов.Но весьма важно, что, разрьщая с ближайшей традицией, Зощенко обстоятельно ее вспоминает — и насыщает ее материалом всю повесть, главная тема которой — воспоминания в поисках причины тоски. «Не скрою от вас — у меня появились слезы на глазах, когда я вдруг вспомнил эти позабытые звуки. Так вот откуда сожаление,- подумал я.— Значит, я оплакиваю не тот „красивый мир богатых и нищих, я оплакиваю ту печальную поэзию, ко¬торая была мне сродни. Может быть она действительно была хороша — эта поэзия?», В поисках ответа автор пе33 Болыге Ц, Указ. соч., с, 140. ребирает строчки стихов. «Я стал перелистывать стихи Брюсова, его дневники, письма». Так прямо фиксируется вадача повести — пересмотр, перелистывание — перед тем как захлопнуть книгу «старых песен».
6В январе 1930 г. Зощенко держит речь на одном из совещаний и говорит следующее: писатель, который хочет писать «не для трех тысяч интеллигентских читателей,— долями очень подумать, как ему теперь быть.По-моему, надо бросить все эти так называемые художественные штучки, всякие областные и заумные слова, пышные сравнения и прочую литературную красоту и эстетику. Я не говорю, что писатель должен сделаться чем-то вроде учителя школы 1-й ступени или куплетистом. Нет. Писатель должен только максимально упростить свою продукцию».Усилившееся в середине 30-х годов беспокойство Зощенко о читателе, исключительная, сопровождаемая специальными разъяснениями в статьях и комментариях забота о понятности, доступности, обращенные к писателям настойчивые советы отказаться от старого художественного языка «сугубо интеллигентской литературы», живейшим образом напоминают последнее выступление Маяковского — на вечере, посвященном 20-летию его деятельности. Здесь те же мысли и даже такая же терминология. «Вот две основные трудности,— говорит Маяковский.— Привычка писателя сегодняшнего дня писать тем языком, который выдуман интеллигенцией, который был разъединен от языка улицы, от языка масс и назывался литературным языком. Тем языком, который замыкался узким кругом салонов,— о любви, о драмах на каком-нибудь балу и т. д. и т. д. О