— Этим и кончилось, мой ученик...» (с. 811). «Продолжения» написать нельзя, поскольку все кончилось, и, более того,— «Все кончилось, и все кончается...» (с. 811) — слова Маргариты не менее важны. С уходом Мастера утрачивается целостность его романа; никто не может не только продолжить его, но даже связно воспроизвести: в сознании Ивана Николаевича — лишь обрывки видений, по-видимому навсегда утративших связную форму. Но с концом романа Мастера распалась целостность и романа о нем, о Маргарите, о современных событиях («демоническую» часть этого романа держит в своей болезненной памяти только Николай Иванович — и Иванушка не в силах проникнуть за эту черту). Мастер уходит из романа вместе со своим словом о мире. Без него никто не может ни собрать куски распавшегося романа воедино, ни про¬должить его, ни сказать вовсе новое слово. Роман Мастера о Иешуа и Пилате описывал — в качестве метаромана — современную Мастеру жизнь, служил ключом к ней; сама Же эта жизнь не может описать ни себя, ни историю.Иванушка эпилога — это тот, от которого мы могла бы, по-видимому, ожидать слова, подобного слову Платчь нова. Но время для этого слова прошло. Не услышанное Булгаковым в 20-х годах (напомним сказанное в четвертой главе: речь Иванушки первых глав не представлет собой речевой системы, в отличие от героев и повествователя Зощенко), оно уже не может возникнуть в конце 30-х годов. В 1922 г. один из критиков видел в творчестве начинающего Платонова «лицо Ивана из сказки, с ясными, спокойными глазами» 29; в 1933 г. в первой полной редакции романа Булгакова умерший Иванушка появлялся перед Воландом, подойдя «слепой и неуверенной походкой» и обратив к нему «голубые глаза, полные печали». Строка зачеркнута, Иванушка слеп, он просит у Воланда:« — Хочу увидеть Иешуа Ганоцри... ты открой мне глаза»80. В последней редакции романа Иван эпилога безмолвствует.В это же самое время Зощенко подходит к совсем новому для себя слову. В 1941 г., выступая на обсуждении своей комедии «Опасные связи», Зощенко говорит: «В 28 г., тринадцать лет назад, я писал в своей статье: „Я только лишь временно замещаю народного писателя, того писателя, которого в дальнейшем выдвинет народ из своей среды. Если это факт, что я становлюсь непонятным,— тогда моя роль сыграна. Но я не думаю, что это так <...> Прошло тринадцать лет после моей фразы. Наш народ необычайно вырос. Сейчас совершенно возможна и естественно появление подлинно народного поэта, который, может быть, и не будет раздражать критику, как иной раз раздражаю я». Нельзя не вспомнить при этом о месте Платонова в тогдашней литературной жизни; что касается позиции самого Зощенко, можно, кажется, разглядеть за обпдчивой позой возникшее к этому времени у писателя ощущепие исчерпанности своей функции «заместителя» я