новое начало уже завершившейся истории: прощенный Пилат уходит «в бездну», «безвозвратно», и тем открывается чистая страница.Момент соединения двух временных и пространственных планов романа в его финале является и моментом окончательного их разъединения. Время достигает полноты и трансформируется.Эпилог романа — это место действия, покинутое не только Воландом и его свитой и не только Мастером. В нем утрачена и параллельность тех двух временных планов человеческой жизни, связь между которыми осуществлялась творческой волей Мастера.Особый интерес для нашей темы представляет роль, уготованная в эпилоге Ивану Николаевичу Поныреву — прежнему Иванушке Бездомному. Напомним, что он, автор «большой антирелигиозной поэмы» об Иисусе Христе, после всего, что произошло с ним в романе, отвергает свое прежнее слово: «...я больше стихов писать не буду... Стихи, которые я писал,— плохие стихи, и я теперь это понял» (с. 753). Это — негативная часть. О положительных же своих планах он упоминает, лишь прощаясь с Мастером: «Меня другое теперь интересует... я другое хочу написать». И Мастер подсказывает: «Вы о нем продолжение написали88 Подробней об этом см. в нашей статье «Творческая история романа М. Булгакова „Мастер и Маргарита"» (Вопросы литературы, 1976, № 4).17 Ср.: «О чем роман? — Роман о Понтии Пплате» (с. 702).88 «Оставьте их вдвоем,— говорил  Воланд,  склоняясь  со своег седла к седлу Мастера...» (с. 798),те!» (с. 789). Написать «другое» — т. е. противостоящее и доэме: о том же герое, но ближе к первоисточнику. Это, видимо, понимает и подхватывает Мастер, говоря о продолжении все того же единочитаемого текста. «— А вы сами не будете разве?..— ...Я уже больше не буду писать о нем. Я буду занят другим» (с. 789).этa часть эпилога, которая посвящена Ивану Николаевичу, начинается возвращением на площадку первой сцены романа единственного из трех участников этой сцены, остающегося в романном пространстве. Но теперь описание начинается не словами «Однажды», а—«Каждый год...». Теперь, когда за пределы романа выведена та сила, которая порождала и формировала роман о Пилате и само земное существование которой придавало происходящему черты события, драмы, истории, протяженности,— перед нами сила, способная лишь вновь и вновь вызывать в памяти однажды виденное, проигрывать однажды уже совершившееся. «Каждый год... он всегда садится на ту же самую скамейку»— и далее повторяется ежегодно одно и то же. Вместо постижения (путем угадывания или видения) и воплощения — бесконечное воспроизведение одних и тех же картин. Перед нами дурная бесконечность, движение по кругу.«— Так, стало быть, этим и кончилось?