пушкинской прозе). Обдумывается форма нейтрализованного, спокойного, не перебиваемого «лишними» репликами и другими неотделимыми, казалось бы, от зощенковской прозы чертами повествования.Надо отдать себе отчет в серьезности тех намерений, с которыми прославленный мастер короткого рассказа и повести вполне определенного, с первых строк «опознаваемого» стиля отходит от своего проверенного многолетним успехом у читателя пути, чтобы написать вещи гораздо менее выигрышные, но крайне важные для него самого.Зощенко в 30-х годах выдвигает требования, приложимые, по его мнению, ко всей современной литературе*. Условия 30-х годов XX в. сказались на его реформаторских устремлениях. Именно в эти годы взгляд писателя на задачи литературы сужается, приобретает черты императивности. Мнение его «таково, что сейчас действительно следует бросить громадные силы для создания понятной и интересной для народа литературы, потому что прорыв тут нетерпим.И это практически осуществить можно». Утверждается, таким образом, некая единая «правильная» проза, притом ориентирована она на прозу Пушкина.Но мало этого, утверждается и принципиальная возможность некоего единого нормализованного языка совре-29 Не только к прозе, но даже к поэзии: см. ого статью «О стихах Н. Заболоцкого» (1936) с вполне определенными рекомен¬дациями всем современным поэтам.сеяной литературы. Эта сторона задуманной Зощенко ре¬формы прозы для исследователя поэтики писателя наиболее существенна.Отношение Зощенко к просторечию в эти годы иное, чем в 20-х или в начале 30-х: просторечие уже не дезорганизует в его прозе авторскую речь и не замещает собою прямое и авторитетное слово, не могущее воплотиться. Он видит, как идет усиленный, активно направляемый внешними агентами (печать, радио, общественное мнение) процесс стабилизации языка и становится реальной угроза нового (в 20-х годах, казалось бы, навсегда преодоленного) разрыва между языком литературы и живой речью. Зощенко сознает невозможность преодоления этого разрыва старымц средствами; увлекаемый общим течением, он предлагает в своих повестях язык нормативный, устоявшийся, санкционированный автором. Но эти нормы — особые в сравнении с теми, что интенсивно вырабатываются в это время в гораздо более широком масштабе, чем опыт одного писателя. Многочисленные «неправильности» языка (примеры см. ранее) встречаются почти на каждой странице повестей Зощенко этих лет. И все они имеют одну главную функцию — устанавливают подчеркнуто