Свой вариант возвращения к Пушкину как необходимого для пореволюционной литературы пути дает А. Н. Толстой: «Пушкин первый производит революцию словесности. Он ломает четыре столетия и врывается своим" гением в стихию народного языка (ср. ранее отношение к языку Пушкина у Ремизова. — М. Ч.). Но социально-политические условия по дали возможности полностью утвердиться этой литературной революции.-С 50-х годов начинается литературная контрреволюция — возврат к 400-летним традициям. Пушкин не мог в то время стать достоянием масс и быть ими поддержан. Литература снова погружается в дворянско-чиновничью и затем в интеллигентскую среду. Литературный язык стремится к «гладкости», к «приятности», к европейскому синтаксису. Даже так называемый «руский» язык Тургенева в иных его вещах не что иное, как перелицовка по-русски французской литературной речи <...>. Октябрьская революция до основания и навсегда разрушила те условия, в которых развивался условный литературный язык. Не напрасно за нынешние годы литература полным лицом повернулась к Пушкину. Это был революционный инстинкт. Ничто не порождается без преемственности. Преемственность послеоктябрьской литературы — Пушкин» («Чистота русского языка») 18.Характерно следующее признание писателя, записанное в Дневнике В. В. Зощенко 28 июля 1923 г., где подробно зафиксирован разговор ее с М. М. Зощенко о его работе (среди прочего — о близости его к Гоголю; см. в первой главе):

Предисловие «От автора» к «Шестой повеств  II. П. Белкина» 16 ноябрь 1936 г.). — Звезда, 1937, № 1, с. 25. 1 олстой А. Указ. соч., с. 58—59.«Читать он совсем не может — противно..Сейчас может читать одного Пушкина. Даже Достоевский для него невыносим». Подчеркнутые нами слова могут быть, как кажется соотнесены с позднейшим (1937) ответом на анкету о Пушкине: «Влияния Пушкина (в прямом смысле) на мою литературную работу не было. Но многие сочинения его всегда были для меня идеальными образцами. И благодаря этому в своей работе я всегда стремился к краткости, занимательности и простоте. И в этом (техническом) обновлении влияние Пушкина на мою работу значительно» 19.К середине 1930-х годов имя Пушкина встало не только особняком, отъединенно от других имен — Пушкин воспринимается теперь как единственный литературный стимул и образец для сознательного подражания. Все другие имена для Зощенко теперь не только тускнеют — они осознаны как помеха осуществлению единственной «настоящей народной линии в русской литературе».Зощенко задумывает возродить эту угасшую линию.