обильную алмазную влагу, пе давая себе труда внушить мыслительному аппарату хотя бы слабое представление об удовольствии, которое оно испытывает беззаконно и абсолютно»50 (связь этих двух слов держится лишь на читательском доверии к той мысли, которую желал выразить писатель). Он нимало не озабочен плавностью, «мелодией» фразы «оптимальным» порядком слов. Занятый одной фразой, одной строкой, он будто забывает об их окружении. Нет однородности, выработаиности языка. Соразмерность легко сменяется невнятицей, безвкусица — чистой, хотя и неизменно книжной речью.
В «Крысолове» есть, например, места, по действенности; речевых средств близкие ни более ни менее как к лермонтовской. «Тамани», например описание ребенка-оборотня: «Его прекрасное личико было все сведено, стиснуто напряжением. «Эй, ты!— закричал я, стремясь освободить руку.—Брось держать!». И я оттолкнул его. Не плача уже и так же молча, уставил он на меня пря-
49 См. об этом: Чудакова М. Мастерство Юрия Олеши. М., 1972, с. 25-40.
50 Грин А. С. Собр. соч. в 6-ти т., т. 5. М., 1965, с. 375—376. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома я страницы.
мой взгляд черных огромных глаз; затем встал и, посмеиваясь, пошел так быстро, что я, вздрогнув, оторопел» (V, с. 387).
Однако менее всего Грин занят культивированием такого рода прозы. Он тут же, на этой же странице, легко переходит к оборотам, поражающим «неправильностью».
Его неожиданности предложены не как наиболее ценные, с точки зрения автора, образования книжной русской речи (неважно — «старой» или современной), не как нечто услышанное в живом говоре современности и долженствующее обновить отныне литературную речь. Они введены «на случай», приурочены к выражению этой лишь коллизии. Технические термины, употребленные в случайном, ассоциативном смысле, в «неподходящих» сочетаниях, в изобилии рассыпаны в его прозе. «Действие не замедлило сказаться. Я ощутил ровную теплоту и точный ритм момента, быть может определяемого скоростью биения сердца, может быть — пульсом внимания, интервалами его плавно набегающей остроты (эти «интервалы плавно набегающей остроты» внимания характерно противоречат элементарным нормам письменной речи. — М. Ч.); мышление протекало интенсивно и бодро» (V, с. 189).
«...Я поднес к губам теплую, эластичную руку и выразил надежду, что она будет находиться в добром здоровье» (IV, с. 123).
У Грина нет бунинской веры в адекватность освященной традицией книжной речи. Он заранее убежден в приблизительности всех слов и
обильную алмазную влагу, пе давая себе труда внушить мыслительному аппарату хотя бы слабое представление об удовольствии, которое оно испытывает беззаконно и абсолютно»50 (связь этих двух слов держится лишь на читательском доверии к той мысли, которую желал выразить писатель). Он нимало не озабочен плавностью, «мелодией» фразы «оптимальным» порядком слов. Занятый одной фразой, одной строкой, он будто забывает об их окружении. Нет однородности, выработаиности языка. Соразмерность легко сменяется невнятицей, безвкусица — чистой, хотя и неизменно книжной речью.В «Крысолове» есть, например, места, по действенности; речевых средств близкие ни более ни менее как к лермонтовской. «Тамани», например описание ребенка-оборотня: «Его прекрасное личико было все сведено, стиснуто напряжением. «Эй, ты!— закричал я, стремясь освободить руку.—Брось держать!». И я оттолкнул его. Не плача уже и так же молча, уставил он на меня пря-
49 См. об этом: Чудакова М. Мастерство Юрия Олеши. М., 1972, с. 25-40.50 Грин А. С. Собр. соч. в 6-ти т., т. 5. М., 1965, с. 375—376. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома я страницы. мой взгляд черных огромных глаз; затем встал и, посмеиваясь, пошел так быстро, что я, вздрогнув, оторопел» (V, с. 387).Однако менее всего Грин занят культивированием такого рода прозы. Он тут же, на этой же странице, легко переходит к оборотам, поражающим «неправильностью».Его неожиданности предложены не как наиболее ценные, с точки зрения автора, образования книжной русской речи (неважно — «старой» или современной), не как нечто услышанное в живом говоре современности и долженствующее обновить отныне литературную речь. Они введены «на случай», приурочены к выражению этой лишь коллизии. Технические термины, употребленные в случайном, ассоциативном смысле, в «неподходящих» сочетаниях, в изобилии рассыпаны в его прозе. «Действие не замедлило сказаться. Я ощутил ровную теплоту и точный ритм момента, быть может определяемого скоростью биения сердца, может быть — пульсом внимания, интервалами его плавно набегающей остроты (эти «интервалы плавно набегающей остроты» внимания характерно противоречат элементарным нормам письменной речи. — М. Ч.); мышление протекало интенсивно и бодро» (V, с. 189).«...Я поднес к губам теплую, эластичную руку и выразил надежду, что она будет находиться в добром здоровье» (IV, с. 123).У Грина нет бунинской веры в адекватность освященной традицией книжной речи. Он заранее убежден в приблизительности всех слов и