довольно сильным на протяжении всего десятилетия. Затем оно заметно спадает, уступая место бунинскому.Ремизовское отношение к языку литературы было для Бунина неприемлемым с самого начала. В 1910 г. в отзыве для Академии наук на сочинения С. Городецкого Бунин пишет об «очень дурной манере так называемого „нового искусства" выдумывать (чаще всего на русский лад) имена не существовавшцх никогда и ни в чьих представлениях и сказаниях демонов, богатырей, чудищ, набирать пестрые коллекции забытых областных слов и составлять из них какой-то дикий язык, выдавая его за старорусский, как это делает, например, А. М. Ремизов...»47. С годами это резкое неприятие усилилось.Свидетельница последних лет жизни А. М. Ремизова и его биограф Н. Кодрянская вспоминает: «Бунин считал и не раз об этом говорил, что утверждение Ремизова, будто все мы теперь пишем испорченным русским языком, неверно. Мнимую «порчу» Бунин называл упорядочением, очищением, окончательным установлением. А попытки Ремизова писать так, как писали до Петра, или уловить разговорный «живой» склад речи того (по-видимому, допетровского же. — М. Ч.) времени считал неосуществимыми, а главное, ненужными. Было еще и другое. Ремизов вел свою родословную от Гоголя (вспомним здесь отношение Зощенко к Гоголю и ремизовское уподобление Зощенко Гоголю.— М. Ч.). Гоголя Бунин недолюби ливал...» 48.Вслед за бунинской прозой, обращенной к современной книжной речи, направленной на ее «упорядочение» и46 В 1930 г. советы «первоклассного стилпста Алексея Ремизова» с благодарностью вспоминал В. Шишков (в кн.: Как мы пишем, 4? с 203-204).Кулябко Е. С] И. А. Бунин и Академия наук.— Русская литература, 1967, № 4, с. 175.Кодрянская Н. Встречи с Буниным.— В кн.: Литературное наследство. Иван Бунин, кн. 2, т. 84. М., 1973, с, 343.«очищение», пошли в той или иной степени В. Катаев, 10. Олеша, Ильф и Петров, К. Паустовский и др.49 Среди писателей, не слившихся ни с тем ни с другим течением, упомянем А. Грина. (Его проза, пеправомерно причисляемая к «юношеской» литературе, еще ждет своего описания.) В его работе очевидна ориентация па письменную, книжную речь. Один из критиков писал о сборнике рассказов Грина в 1925 г., что его герои «неубедительны, от них пахнет чернилами»; еще больше «пахнет чернилами» его фраза: от устной речи она чрезвычайно далека. «Первое лицо» повествователя, нередкое в рассказах Грина, мало что меняет. Притом Грин выбирает в «книжной» традиции особый путь. То слитное, плавное движение больших словесных масс, длинных периодов, которое стало своеобразным достижением бунииской школы (и особенно прозы самого Бунина), Грину совершенно чуждо. В его периодах спотыкаешься не раз. «...Какое объяснение могло утолить жажду рассудка, в то время как сверхрассудочное беспечно поглощало