так все у них умно, опрятно и ледяная гладь, и вылетают они как ученые охотничьи собаки, никогда не бывшие щенками, другие же, напротив, кувыркаются и тычутся, как косолапые породистые щенки.От первых берет опаска, от вторых ждешь.И те и другие могут создать большие книги или ничего не оставить, просто промчаться или прокосолапить бесследно.Одни писатели идут намятой тропой — простой дорогой с готовым словарем, с установившимся взглядом на вещи, мысли и события, без всякого намека на свой взгляд, свое ухо и свою руку, и даровитейшие из них — летописцы могут оставить большую писанную память в книжную казну. Другие же писатели прут напролом, проминая и пробивая тропу, со своим словом, ухом и рукой и даровитейшие из них — строители — могут оставить не меньшую писанную память и пример <...>. Можно писать самые искуснейшие произведения, самые стройнейшие городить стройки и соединять слова самые наисердечнейшие, и, читая, ничего не увидишь и ничего не услышишь; ничто не тронет, и сердце останется глухо, как нет ничего и не было. И можно вавилонить и несуразить, и такие горные груды извивов и провалов ударят по самому сердцу.И эта тайность письма от волшебства слова, а волшебство слова от пламенности духа, а пламенность духа — огонь — от дара, а дар по судьбе»44. Это «строительное» отношение к языку, как и реставраторские языковые задачи, остается чуждым большинству прозаиков. «А как меня слушал Кузмин? — вспоминал Ремизов.— Одновременно с „Крыльями" вышла моя „Посолонь'4. Да так же слушал, как и все петербургские „аполлоны",— снисходительно.Природа моего „формализма" (как теперь обо мне выражаются) "или, точнее, в широком понимании, „верба-лизма" была им враждебна: все мое не только не подходило к „прекрасной ясности", а наглое перло, разрушая до основания чуждую русскому ладу „легкость" и „бабочность" для цих незыблемого „пушкинизма". Они были послушны данной языковой материи, только разрабатывая и ничего не начиная».Слова эти будто вторят рассказу Зощенко о встрече с М. Кузминым — в повести «Перед восходом солнца» (1943).«Он говорит:— Понимаете, у нас толстый журнал... А ваши рассказы... Нет, они очень смешны, забавны... Но они написаны... Ведь это...— Чепуха? Вы хотите сказать,— спрашиваю я. И в моем мозгу загорается надпись под гимназическим сочинением — «Чепуха».Кузмин разводит руками.— Боже сохрани. Я вовсе не хочу этого сказать. Напротив. Ваши рассказы очень талантливы... Но согласитесь сами — это немножко шарж.